страшная мысль: идти бы и идти с ним рядом, ни о чем не думая, ни в чем не 
сомневаясь... И ей стало жутко, что такая мысль пришла не о муже, а о другом, о 
ком совсем не следует так думать... 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

На полянке, за военным городком, бойцы расчищали снег. Трудились целый день, 
лишь с коротким перерывом на обед, и не видели конца этой работе; раскисший 
снег чавкал под ногами, а с неба, как из дырявого мешка, валили мокрые хлопья. 

Подле кучи снега грохнули на землю, разбрызгивая жижу, носилки. Послышался 
сердитый голос: 

- Таскаешь зазря с места на место. И какой черт послал нас сюда? В наказание, 
что ли? 

Другой ответил насмешливо: 

- Робыть надо швыдко! А то бачу... 

- Разговорчики отставить! - прервал не то в шутку, не то всерьез Алексей 
Костров, назначенный старшим команды. 

Все приумолкли, но оттого, что голоса стихли, работалось не легче. Предстояло 
сгрести этот рыхлый снег в кучи, потом перетаскать на край поляны, а плац 
посыпать песком... Но уж слишком медленно продвигается дело - такая дьявольская 
непогодь. Сверху бьет в глаза снег, снизу - под ноги - тоже поддувает снег, 
мокрый и черный. Иногда кажется - ничего бы не пожалел, только бы избавиться от 
всего этого. И что за погода в этой Белоруссии! Весь день, с утра и до вечера, 
падает снег, будто совсем прохудилось небо, а набрякшие гнилой сыростью облака 
ползут так низко, что задевают крыши домов. 

- Перекур, братцы! - объявляет наконец Костров. 

Блаженная минута! Бойцы расселись на носилки, на щиты, которыми сгребали снег, 
а иные прямо на мокрые, рыже-грязные сугробы. И удивительно - такова, видно, 
закваска солдатская! - еще не остыли разгоряченные потные лица, тупо поламывают 
от работы спины, а уже пошли по рукам кисеты, вьется дымок цигарок, бойцы 
рассказывают всякие небылицы, подтрунивают друг над другом. 

Сидят кучно, и только Степан Бусыгин стоит, широко расставив ноги и заложив 
руки за спину. Удивительный человек! Если в походе или на ученьях выпадает 
минута роздыха, он никогда не присядет, не пожалуется на усталость. Вот и 
теперь: стоит как на часах. 

- Бусыгин, а Бусыгин? - окликает его кто-то. 

- Чего? 

- Присядь. В ногах правды нету. 

- Ноги и кормят и поят, - отвечает он серьезно. 

- Ну, а расскажи, как ты склепку делаешь! - пряча усмешку, спрашивает остряк. - 
Все-таки завидую тебе... 

- Чего там завидовать, - вмешивается другой. - На турнике он преимуществом не 
пользуется. Даже, наоборот, одни неприятности терпит. 

- Как же так? Выше высокого - и не берет? 

- Пусть сам признается, ему виднее... 

Бусыгин понимает, что его разыгрывают, но нисколько не обижается, а, напротив, 
гордится, что про него идет такая молва, и принимается рассказывать. 

- Приходится терпеть бедствия, - говорит он простуженным басом. Сами посудите. 
Если маленькому нужно согнуться в две погибели, то мне - в три, не меньше. Вот 
и попробуй закинуть носки к перекладине, когда делаешь склепку... Для меня это 
чистое мученье. 

- В таком случае, тебя спасать надо, - сочувствует остряк. 

- Попробуй! - крякает от удовольствия Бусыгин. - Вчера, когда я складывался в 
эти самые погибели, старшина для страховки возле турника целое отделение 
поставил. 

- И удержали? 

- Куда там, падать зачал - разбежались все!