Свет померк в глазах Павлова. Опустив плечи и жалко съежившись, он добрел до 
стола и тяжело рухнул в кресло, стиснув руками голову. Через минуту он вскочил, 
будто встряхнутый; суровое лицо и сдвинутые щетинистые брови подчеркивали в нем 
обретенную вновь решимость. 

- Отбить! Немедленно подтянуть войска к границе!.. И дать по зубам, чтоб 
неповадно было! - загудел его голос, ударяясь о стены огромного кабинета. 

Протяжный и резкий телефонный звонок прервал поток его угрожающих слов, и 
Павлов взял трубку. Его вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. 
Тимошенко. Павлов доложил о тревожных сообщениях, поступивших из приграничных 
частей, и в ответ услышал: 

- Товарищ Павлов, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не 
предпринимать. Ставлю вас в известность, и примите это к неуклонному 
руководству, Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. 

- Как же так, товарищ нарком... уже война началась! - проговорил Павлов. Он был 
потрясен и обескуражен; ему трудно было соединить взаимно исключающие друг 
друга обстоятельства: здесь, на территории приграничного округа, уже бушует 
вероломно начатая немцами война, а оттуда, из Москвы, требуют не предпринимать 
против врага никаких действий. 

- Я вам снова приказываю - не поддаваться на провокации немецких генералов. 
Пресекайте всякие действия, могущие вызвать крупные осложнения, - закончил 
нарком; звуки его баса раздавались протяжно и гулко, словно в порожней бочке. 

Положив телефонную трубку, Павлов обвел собравшихся недоуменным взглядом и 
повторил слова наркома, стараясь подражать ему даже в голосе. 

- Что прикажете передать войскам? - садясь к столу, спросил Климовских. 

- Делайте то, что велит нарком, - ответил командующий. - И никаких лишних 
разговоров. Им наверху виднее. 

Павлов поднялся и облегченно вздохнул, будто свалившийся на него тягостный груз 
переложил на чьи-то другие плечи. 

__________ 

Утреннюю распахнутую синь неба, где словно бы грелись подожженные снизу облака, 
встревожил скользящий металлический гул. Этот гул все нарастал и нарастал, и 
наконец из-под туч, обложивших западный край неба, вывалились самолеты, заныл 
воздух. "Ночники. С учений вертаются", подумал Костров и проследил, как 
самолеты, не теряя высоты, клиньями проплыли над лесом. 

В дальней западной стороне небо будто разверзлось, послышались громовые удары, 
и угрожающе, перекатами донесся этот гром до леса затрепетали в мелкой дрожи 
листья, зашумел будто к непогоде лес. Приумолкли птицы, чуя ненастье. 

- Гроза, - сказал Бусыгин. 

- Что-то не похоже, - сумрачно ответил Костров. 

- А что же, по-твоему? 

Темнеющее на западе небо, озаряясь широкими захватистыми вспышками, зарокотало 
с еще большей силой. В городе, кажется, вблизи зимних казарм дивизии, вдруг 
грохнул взрыв, другой, третий... Потом сплошной гул накрыл город. Черная, с 
огнем, с дымом поднялась к небу земля. 

Не понимая, что бы это могло быть. Костров и Бусыгин выскочили на дорогу, 
побежали к палаткам лагеря. Не успели забежать в лес, как низкий свист 
самолетов и треск крупнокалиберного оружия прижал их к земле. Прострочив лес, 
истребители ввинчивались один за другим в небо и исчезали. С минуту, а может и 
больше, Алексей Костров и его напарник лежали ошеломленные, затем поднялись, 
глядя друг на друга застывшими глазами. 

По дороге в лагерь бешено мчалась машина. Вдруг, скрежеща тормозами, заюлила, 
чуть не сбив патрули, и остановилась. Из нее выскочил полковник Гнездилов. 

- Это провокация! Огня не открывать! - махал он кулаками в воздухе. Лицо у него 
было бледное. 

Костров виновато переступил с ноги на ногу и только сейчас ощутил до боли 
сжатый в левой руке камень. Ему так неудобно стало, что он слегка попятился 
назад и бросил камень в заросшую травой канаву. Глянул вдаль жутко: огромное 
зарево, перевитое космами темного дыма, бесновалось над городом. И невольно в 
голову ударила скорбная мысль: "А как там, в Ивановке?.."