На кладбище погребений было много. Могилы, заросшие худосочным пыреем, жались 
друг к другу рядками. А некоторые были в уединении, в них, видимо, покоились 
собаки знатной родословной, и похоронены они были чопорно и богато. Над 
могилами поставлены почти однотипные памятники. Лишь один отличался от всех 
других громоздкостью и смелой выдумкой скульптора: на камне, изготовившись к 
прыжку, стоял гранитный бульдог с мускулистой грудью и свирепой мордой. Этот 
монумент стоял при въезде на кладбище. 

- Как это мы проглядели, - кивнул на скульптуру Гудериан, поглаживая ладонью не 
перестающего дрожать щенка. 

- Господин генерал, обратите внимание на надпись, - заметил Эрих Крамер. - Там, 
как видите, сказано: "Лучшая защита дома - это нападение". 

- Эта эпитафия содержит здравую мысль, - согласился Гудериан. 

Овчарку опускали в могилу бережно и трогательно. Как-то все вокруг почтительно 
притихло и потускнело. Склонились росшие между могилами ветки мирты, сирени, 
лавра, шиповника... И мысли о суете сует, о бренности жизни уступили ощущениям 
горя и невозвратной утраты. Думалось только о собаке и ее безвременной кончине. 


- Мне с тобой совсем было не страшно, когда муж меня оставлял одну, а сам 
воевал, - глядя в могилу со слезами на глазах, шептала Гертруда. 

Рядом, на комьях мокрой глины, стоял Эрих. Голова его была опущена, брови 
насуплены. Он думал: "Не было для меня более верного друга, как ты..." - и при 
этом перед его взором всплыла Франция, куда он возил с собой овчарку. Она 
обладала удивительным чутьем, и однажды, когда Крамер после утомительного марша 
крепко заснул в поместье, овчарка настороженно лежала на пороге и никого не 
впускала. Даже хозяина особняка, учтивого, добродушного француза, который 
пытался позвать Крамера к столу, овчарка встретила невежливо: набросилась на 
него, едва не задушив... 

- Прощай... - низким голосом промолвил Крамер. 

Гудериан задумался. В этот момент щенок сорвался с руки и метнулся в кусты. 
Боясь, что он убежит и его не найдешь среди могил огромного кладбища, Гудериан 
кинулся за ним вдогонку, запутался в колючках боярышника, еле выбрался, настиг 
беглеца. Подкравшись, Гудериан хотел было схватить щенка за уши, но он, зло 
оскалив зубы, тяпнул его за руку. 

Гудериан отпрянул назад. 

- Настоящая овчарка! Чувствуется! - наконец придя в себя, провозгласил он и 
подержал на весу палец с каплями крови. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 

Сразу, как выехали в летние лагеря, полковник Гнездилов собирался дать банкет. 
Сегодня утром он ходил по лагерю и не мог нарадоваться: густой, терпкий запах 
хвои, посыпанные зернистым песком дорожки, газоны с пахучим табаком, в белых 
чашечках которого еще сверкали капли росы, и даже полинялый, обшарпанный 
ветрами деревянный грибок, под которым каменно застыл часовой, - все вызывало в 
его душе умиление. 

Ему хотелось, чтобы личную его радость разделили подчиненные. Следом за ним, 
почтительно держась сбоку, ходили по лагерю офицеры штаба, командиры, комендант 
лагеря, увивались адъютант и начпрод дивизии. 

- Какое сегодня меню? - спросил Гнездилов, проходя мимо красноармейской 
столовой. 

- Обычное, товарищ полковник, - отвечал начпрод. 

- Не умеете вы праздники обставлять. Не умеете! - повторил Гнездилов, незлобиво 
шевеля бровями. - Что ж, по-вашему, начсостав соберется на банкет, а бойцы 
будут губы облизывать? 

В это время со стороны поля к опушке лагерного леса длинно и утомленно 
втягивалась рота. Каждый боец был захомутован скатанной шинелью, мешавшей не 
только двигаться, но и дышать. Усталые, с задубленными лицами, бойцы еле 
волочили ноги, и только когда поравнялись с полковником, раздалась команда 
"смирно" и бойцы отбивали нарочито бравый шаг. 

- Молодцы! - сказал полковник, выслушав рапорт командира. - Много отмахали? 

- Шестьдесят с гаком! - ответил тот.