ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 

Из-за дальнего косогора, подсвеченного на хребтине блеклыми лучами затухающего 
солнца, крутыми волнами накатывались вихри. Холодный, пахнущий разнотравьем 
ветер гнал по околице кутерьму пыли, мотки сохлого бурьяна, перекати-поле. С 
крыши Игнатова амбара сорвал клок соломы и, разметав над огородом, понес через 
задворье. На какую-то минуту ветер стих, присмирел, точно надоело ему сдирать с 
крыш вислые стрехи, но вдруг снова налетел с бешеной силой, вырвал у Игната 
из-под пояса холщовую рубаху, вздул ее парусом и погнал самого, прижимая к 
забору. 

В сенцах Игнат пошарил вдоль стены, некстати под рукой оказалось решето; 
чертыхнувшись, Игнат запустил его на чердак. 

Куры, дремавшие на шесте с подсунутыми под крыло головами, всполошились, 
закудахтали. Петух вскинул шею, сердито клюнул соседнюю хохлатку, словно 
пытаясь унять переполох. Жердь не выдержала его воинственных движений, и петух 
грузно упал в провал темноты, совсем не радея о своей жизни. Но ему прямо-таки 
повезло: он угодил на спину хозяина и, спрыгнув, захлопал крыльями, опрометью 
бросился через лаз наружу. 

Игнат сопроводил его бегство ядреным словом и продолжал искать то, без чего 
сейчас не мог обойтись. Наконец нащупал в потемках кнут, размотал витой, с 
бахромой у рукоятки, ремешок. Для полноты гнева ему не хватало теперь Натальи. 

Он шагнул в избу, широко расставил ноги и застыл на месте, увидев в смежной 
комнате Наталью. Она стояла у окна, спиной к нему. 

- А ну, повернись! 

- Чего, батя? 

- С кем вожжалась? 

Наталья с притворным удивлением посмотрела на отца, усмехнулась. 

- За-по-рю-ю! - заклокотало в груди у Игната, и, хрустя челюстями, он 
замахнулся кнутом. 

Наталья метнула на него дерзкий взгляд, потом шагнула вперед, выпятив правое 
плечо и слегка обнажая из-под кофты грудь. Обжигая отца пылающими угольками 
глаз, она бросила с непокорной гордостью: 

- Бей! Чего же медлишь?.. Я вся тут! 

К отцу подскочила Верочка, бледная, дрожащая. 

- Цыц! Сикуха! - хлобыстнул кнутом Игнат. Верочка увильнула вовремя, и на 
перегородке, оклеенной розовыми обоями, остался грязный витой след. Отец вяло 
опустил руки. "Значит, все правда. А еще сваливала на скотину..." - подумал он, 
имея в виду недавний след на траве. 

Грозно озираясь, он помедлил, все еще перекипая в гневе, и, ссутулясь, вышел. 
Долго гремел опять в сенцах. 

- А, черти, совсем от рук отбились! - доносилось через незахлопнутую дверь. - 
Податься от вас! Глаза бы не глядели! 

На ночь в избу не вернулся, хотя и дежурить не пошел. Взял кожух, ушел на 
погребицу, где с незапамятных времен лежала изъеденная мышами пакля. Не засыпал,
 многое передумал. Вспомнил первую жену свою, потерянную на Черноморье. "Да уж, 
чему суждено, тому и быть. Не дай бог, ежели и Наталья свихнется. Худо будет. 
Совсем худо". 

Не спали и дочери. Верочка чувствовала непонятную обиду и, уткнувшись головой в 
подушку, рыдала. 

- Ну, чего ты дала волю слезам? Не надо! - успокаивала Наталья, гладя ее мокрое 
лицо, растрепанные волосы. 

- А батя бросит нас, да? - всхлипывая, спросила Верочка. 

- Да ты что?.. Никогда! Он же без нас дня не может прожить. 

Разобрав постель, Наталья легла вместе с сестренкой, хотела успокоиться, но не 
могла совладать с собой и лежала с открытыми глазами. 

По сей день Наталья помнит, а что не припоминала, старалась представить силой 
своего горячего воображения, как ее мать сошлась с чужим дядей, у которого и 
глаза, и волосы, и даже лицо были сизо-черными, как угли. И одежда на нем была