- Руссо любит много-много, - погордилась она, комкая слова. 

- Во-о, - загудел он, опрокинув стакан. - Сразу чувствуешь... обжигающее тепло! 


Сумерки сгущались рано. Пора бы ложиться спать. И тут вдруг Степан 
забеспокоился: а где же ему спать, где? Не ляжет же он вместе с Лючией. 
Наверное, она посчитает непристойным. Во всяком случае, Степан убеждал себя, 
несмотря на соблазн, держаться в рамках приличия и ни в коем случае не 
переступать границы дозволенного, если... если не будет на то ее желания. 

Ее заигрывание с ним, да и это докучливое слово "момент" откровенно сердили 
Степана. "Что они, все женщины, недотрожистые, что ли? Сбиты на одну колодку...
" 

По природе южанки темпераментны, - видимо, не была исключением и Лючия. Вот она 
подложила дров в камин, присела возле, начала сушить мокрые волосы, 
поворачивалась и так и сяк. А тем временем Бусыгин ходил из угла в угол комнаты 
как неприкаянный, удерживая себя от желания подойти к ней, чтобы не распалять 
чувства. 

Лючия потрогала просохшие волосы, зашла в спальню, смазала чем-то лицо, 
подушилась, потом зажгла свечку в медном подсвечнике... Некоторое время в 
спальне длилась тишина, и - неожиданно зовущий оклик: 

- Степано, давай! 

- Чего тебе подать? - небрежно грубоватым голосом спросил Степан и шагнул в 
спальню. Лючия стояла на кровати в широченном ночном платье и казалась в нем 
огромной белой лилией. Волосы свисали с плеч, закрывали глаза, все лицо, и 
Лючия, не стыдясь, рукой откинула их назад. Вот она повернулась и раз, и другой,
 будто красуясь перед русским парнем. 

- Бене!..* Лублю тебья! - воскликнула она. 

И Степан, захлестнутый волнением счастья, не успел и подумать, как эта лилия 
потянулась к нему и упала в его руки... 

_______________ 

* Б е н е - прелестно (итал.). 

ГЛАВА ШЕСТАЯ 

Горы давали пристанище и защиту тем, кого в чем-либо подозревали и преследовали 
фашисты - свои и немецкие. Подобно орлам, гнездившимся в скалах, жили в горах 
партизаны. Сюда неизведанными тропами стекались итальянцы со своим скарбом, 
порой с женами и детьми, и Альдо, завидев семьи, по привычке хлопал себя по 
щекам и говорил: 

- Куда мне вас девать? Мы же принимаем тех, кто может носить оружие. А вот они, 
- переводил он жалостливый взгляд на детей и женщин, - куда их девать? 

- Альдо, - умолял хозяин семьи, - поймите: я, значит, должен уйти в горы. А 
семья? А дети? Придут фашисты и - никого ведь не оставят. Поймите... 

- Понимаю, - отвечал Альдо, разводя руками. - Но осень же, в горах, сам знаешь, 
дуют ветры, дожди, мокро, холодно, а у нас ни теплых убежищ, ни уюта... Нет 
запасов хлеба. 

- Переживем, Альдо, - уговаривал тот. - У нас есть в скарбе кукуруза, макароны, 
перед самой поездкой забили кабана... Найдется и вино... Синьора, вынь флягу, 
надо товарища Альдо угостить и его вот друга... - и он посмотрел с некоторой 
опаской на рядом стоящего огромного детину. 

- Это русский товарищ, - представил Альдо. 

- О пресвятая дева! О благословение России, которая бьет тиранов и спасает 
людей, всех нас. Да синьора, чего копаешься... Давай же вина и сала, я не могу 
не выпить за русского друга. 

- Успеется, - остановил его Альдо. - Устраивай детей вон в тот полосатый шатер, 
потом придешь на беседу. 

И так - каждый день. Идут люди, едут по крутым тропам на ишаках, навьюченных 
пожитками и снедью. 

Альдо знал: с мужчинами проще, они все-таки неприхотливы. А вот как быть с 
женщинами, с детьми и чем кормить разросшийся табор, если нет запаса продуктов.