- Напраслину на себя напускаешь, - протянула Верочка, посматривая тревожно в 
непроницаемо жесткие глаза его, ставшие вдруг какими-то отталкивающими. 

Он хотел взвалить вещмешок себе на спину, запрокидывал раза два, пока Верочка 
не перехватила его и силком не отняла, чтобы нести самой. 

- Вот видишь... Так и будешь все за меня носить, все делать сама, сердился он. 

- Подумаешь. Мне, наоборот, нравится. 

- Смешная, какое же я имею право на твою... - Он хотел сказать "любовь", но 
поправился: - На твои заботы, чувства... И вообще... 

- Брось, Алешка, не обижай и меня и себя... Я тебе раньше не говорила, но 
должна сознаться, - в волнении пресекающимся голосом продолжала она, - спасибо 
Ивану Мартыновичу: зачислили меня в команду связисток. Я уже кое-чему 
подучилась... Ну эту морзянку, да и на рации могу. Военную форму выдали, может, 
и на передовых позициях придется бывать, - похвалилась Верочка. 

- Напрасно. Зря будешь подвергать себя опасности. Хватит одного вот... - 
тряхнув пустым рукавом, сказал он с порушенной надеждой в голосе. - Ты должна 
вернуться на Урал или в родную Ивановку. И устраивать жизнь... 

- Нет, вот нет! - исступленно повторяла Верочка, упрямо рубя ладонью воздух. - 
Берут же девушек добровольцами на фронт? Берут. Я тоже остаюсь добровольно. 

- Ради меня? Зачем я тебе нужен такой? 

Верочка притворно скривила губы: 

- Какой, говоришь, нужен? 

- Израненный, а ты юная, как говорится, непорочный цветок... И у тебя девичья 
пора. 

- Ха-ха! - ненатурально рассмеялась Верочка. - Ну и что из того? Было бы плохо, 
если бы уже кончалась молодая пора. Это же, пойми, для тебя, для нашего счастья.
 Но я же... я же... - Она хотела крикнуть на весь лес: "Я люблю тебя", но 
извечный девичий стыд принудил ее смолчать. А упрятать чувства было нелегко, и 
можно ли их упрятать? Надо ли? 

Верочка тяжело дышала, и, струясь из полуоткрытых, слегка вывернутых губ, пар 
обволакивал ей лицо, таял на морозе, оседая на ресницах иглистым инеем. Алексей 
будто впервые видел ее такой и любовался ею, испытывая тихую радость. Это была 
прежняя Верочка, но что-то и новое появилось в ее облике. Она похудела, это 
было заметно по слегка опалым щекам; в глазах уже не стало той игривой 
наивности, но эти глаза, как и раньше, светились синеватыми огоньками, всегда 
отливающие овсяной спелостью волосы, небрежно выбивающиеся из-под платка, 
чуть-чуть потемнели... Но право же, молодости все сходит, и все ее красит: и 
усталость, легшая бледностью на лице, и синяки, будто тени, под глазами. ...
Когда же Верочка начала смотреться в зеркальце, чтобы упрятать под платок 
непослушные пряди, и вслух, скорее для самой себя, промолвила, что у нее под 
ухом маленькая родинка, Алексея и это порадовало, и он смотрел на Верочку и 
чувствовал, как она всем существом своим, даже дыханием и голосом, входила в 
него, в его жизнь. 

"Надо бы добротное пальтишко ей справить", - подумал он, глядя на Верочкино 
поношенное, с облезлым от времени меховым воротничком пальто. 

- Ой, я вся иззяблась. Пойдем же! - пританцовывая, проговорила Верочка. 

И они снова шли, но уже рядом, по одной тропинке. Порой неосторожно Алексей 
задевал головою о ветки, покрытые снегом, и мохнатые пушинки сыпались сверху. 
Верочка ловила их губами и ощущала тающий холодок во рту. 

Ослепительно-белые снега лежали и между деревьями, и на просеках, и переметали 
тропинку. В одном месте намело крутой сугроб, и Верочка, пытаясь перешагнуть, 
увязла по колено, валенок с ноги соскочил, и она вскрикнула, расставив руки и 
балансируя на одной ноге. 

- Родненькая, да как же?.. Опирайся, держись за меня... Вот так. 

Алексей догадливо подхватил ее за талию одной рукою, вынес из сугроба и помог 
вытряхнуть из валенка снег. 

Шли они дальше рука об руку. Верочка поглядывала на Алексея. Ей хотелось 
сказать ему что-то значимое. Но говорить на стыни, на ветру было трудно, и она 
молчала, лишь глаза ее светились доверчиво. 

ГЛАВА ПЯТАЯ