- Вы свободны. Выходите! - выкрикивал начальник тюрьмы в темный провал камер, и 
оттуда скоро выбирались, еле двигаясь, заключенные. 

Где-то у караульного помещения послышалась частая перестрелка. Начальник тюрьмы 
подавленно взглянул на Альдо, как бы спрашивая: "Что делать?" Однако Альдо, не 
подав и признака смятения, велел вести к русскому товарищу. В полумраке, при 
свете длинных висячих осветительных ламп шли по коридору в дальний угол. 
Открыли обитую жестью дверь, потом железную решетку, надзиратель услужливо 
посветил карманным фонарем. Узник сидел на нарах, опустив голову и держа меж 
колен руки, закованные в металлические наручники. 

- Русс! Выходи, - проговорил неожиданно по-русски начальник тюрьмы. 

Но русский партизан не поднял головы. И, волнуясь, заговорил Альдо: 

- Товарищ... друг... Это мы, я... Либерта. 

Бусыгин медленно поднял голову, узнал Альдо. Конечно, узнал. Но слова о свободе 
точно не возымели на него действия, он воспринял это как должное. Медленно 
поднялся, устало поглядел на Альдо и, покинув камеру, обернулся, плюнул на 
мокрый цементный пол. Он шел по коридору, косясь и зло глядя на надзирателей. И 
крутил свои руки, закованные в кандалы. Казалось, сними с него это извечное 
оружие узников, и он бросится на первого попавшегося надзирателя и вцепится ему 
в горло или нанесет изо всех сил удар. 

Рядом шел Альдо, поддерживая Степана за руку, и, как бы поторапливая, чуть 
выходил наперед. Очутившись вне тюрьмы, Бусыгин помедлил, дыша глубоко и глядя 
на небо. Оно было высокое, свежее, утреннее, и он начал щуриться от лучей, 
брызнувших ему в глаза. 

- Куда дальше? - только и спросил он у Альдо, будто и впрямь, видя итальянского 
товарища в ненавистной фашистской форме, с нарукавным знаком свастики, все еще 
не верил в свою свободу. 

Стрельба у казармы карабинеров поутихла. Оттуда вели с поднятыми руками трех 
карабинеров. Позади волокли под руки еле передвигавшегося раненого партизана 
Данте. 

Двое партизан, которые посылались разоружить карабинеров, тащили на плечах 
разного рода оружие - немецкие автоматы, карабины и даже пулемет. 

Еще издалека, от ворот, увидев Степана Бусыгина, Лючия бросилась к нему 
навстречу. Бежала с рыдающим криком: 

- Сто-опа! Сто-о-опа! Жив! Жив! 

Споткнувшись о булыжник и упав, она тут же вскочила, захромала и опять через 
силу побежала. Очутившись рядом, кинулась его обнимать, потом ужаснулась, 
увидев на лице Степана кровавые подтеки, начала осторожно, боясь причинить 
лишнюю боль, вытирать носовым платком рассеченную правую бровь, щеки, лоб... 

- Ну, брось, чего ты ревешь, хватит, - успокаивал Степан, вовсе забыв про свои 
раны. 

- Лючия, не надо идиллий, - нарочито строго заметил Альдо, понимая, что нужно 
скорее сматываться, иначе немудрено попасть в беду. 

Не смущаясь, Лючия шла сбоку Бусыгина, старалась поддерживать его скованные 
железными скобами руки, чтобы облегчить ему страдания. 

- Да не надо. Я сам... Во мне еще сил!.. - бурчал он, шагая по привычке 
неторопливо, вразвалку. 

Альдо увидел машину, которая еще стояла у ворот, упираясь передом в тупик стены,
 заорал во все горло на водителя Джеппи: 

- Эй ты, шляпа! Адово отродье! Разворачивай скорее машину! 

В это время со стороны главной улицы появился открытый грузовик с карабинерами. 
Альдо приказал изготовиться и, не подпуская машину близко, открыть по ней огонь.
 В дело были пущены не только карабины, но и захваченные трофейные автоматы и 
пулемет. Ошарашенные, не помня себя, карабинеры поспрыгивали на ходу из кузова 
и разбежались по подворотням. 

Жители Туано, а особенно завсегдатаи кафе, просиживающие с утра до вечера за 
стопками вина или чашкой кофе, услышав стрельбу, восприняли ее как начало 
военной заварухи и оставили на столах недопитое вино, опрокинутые стулья, 
разбежались по укромным и защищенным от пуль местам.