Коридоры подземелий гудели, как никогда, от преувеличенно громкого стука 
каблуков, то и дело слышались гортанно-звучные голоса приветствий: "Хайль!.." 

Младшие чины, те, что позволяли себе вольности в силу привилегированной службы 
в ставке, шли в близко расположенное казино или прямо в рабочих комнатах 
раскупоривали припасенные граненые бутылки шнапса, пили "по сему поводу", лезли 
лобызаться и выкрикивали: 

- За мир-ро-вое господство! 

А те, что рангом и чином повыше, мнившие себя стратегами, не отводили глаз от 
карт, расстеленных на рабочих столах, подходили к настенным крупномасштабным 
картам, гадали, каким образом немецкие войска будут окружать Москву, и как 
скоро русская столица падет, и куда денутся жалкие остатки бегущих 
большевистских орд. И, гадая, боялись принять решение без фюрера, куда 
направить дальше доблестные немецкие войска - оставить ли зимовать в Москве, в 
Центральной России, или сразу приказать им двигаться вглубь, перевалить через 
Уральский хребет, в Азию... 

Потирая лысину, сухопарый генерал-полковник Йодль шел поделиться радостью к 
фельдмаршалу Кейтелю. Но того с самого утра не было в кабинете. "Ну и умеет 
обставлять. Наверное, уже у фюрера, любит быть на виду", откровенно завидуя в 
душе карьере фельдмаршала, думал Йодль и тоже спешил в главный бункер. 

В приемной уже собралось много высших чинов, каждый стремился первым зайти в 
кабинет, но старший адъютант Шмундт сдерживал: 

- Господа, фюрер занят. Наберитесь терпения, повремените, господа! 

Важно прошествовал через приемную, выходя от фюрера, Герман Геринг второе лицо 
империи. Раскланивался направо-налево и был расцвечен, как павлин. Следом за 
ним вышел Геббельс, этот был в строгом темном костюме с единственным на груди 
золотым партийным значком, и столь же строгими, крупными и пожирающими глазами. 
В ответ на приветствия он лишь приподнял руку, ничего не сказав, и направился 
по коридору к себе в кабинет. 

Между тем приемная пополнилась новыми лицами: зашел начальник генштаба 
сухопутных войск Цейтцлер, маленький, округлый, - мячиком вкатился, затем 
появился генерал Хойзингер, выбритый до синевы, причесанный, надушенный 
одеколоном. Все спешили доложить последние вести с фронтов и по возможности 
высказать свои соображения, скорее ради того, чтобы понравиться Гитлеру. 
Завидев Хойзингера, Кейтель ревниво подумал, что когда-то Гитлер предпочел 
именно его, заметив: "Хонзингер умеет соображать. Пусть он докладывает". 
Неужели и теперь фюрер предпочтет его всем остальным, даже в обход и Кейтеля. 
Это неприятно коробило фельдмаршала. 

- У меня весьма срочное дело... - склонившись к уху адъютанта, шепнул Кейтель. 

- Господин генерал-фельдмаршал, фюрер никого не велел принимать, словно нарочно 
громко ответил Шмундт. 

Фельдмаршал Кейтель не обиделся, лишь начал протирать стекла пенсне. 

Гитлер скоро сам вышел из кабинета и, заложив руки за спину, раскланялся с 
притворно-снисходительной улыбкой. 

- Мой фюрер, позвольте доложить? - счел удобным попросить Кейтель. 

- Что у вас? Западные противники?.. - Гитлер тотчас перестал улыбаться, сверля 
фельдмаршала глазами. 

- Нет, мой фюрер, западные противники не высадились, - успокоенно проговорил 
Кейтель. 

- И не высадятся! Я успею сокрушить русских, и вопрос о вторжении отпадет сам 
собой. Воробьи... - не докончив мысль, Гитлер вновь ненатурально заулыбался, 
потом скосил взгляд на Кейтеля и, зная, что тот ведает западным театром войны, 
спросил: - О чем же вы хотели доложить? 

- О Восточном фронте, мой фюрер. О прорыве... 

- Знаю, русский фронт трещит и прорван. Но вам вменено в обязанность следить за 
западным противником... 

Не понять, что крылось за словами фюрера: упрек или предостережение? Во всяком 
случае, Кейтель виновато смолк, поняв, что попал впросак. Тем временем Гитлер, 
слегка сутулясь, начал подниматься из бункера. 

Лесть и жажда карьеры не считаются ни с уязвленным самолюбием, ни с унижением. 
Льстивые - ползучи. И в день начала битвы, и позже, когда успех стал явным, к