- Дядя Ксенофонт, а вы какой-то другой. Вроде вас подменили! 

- Какой, хочу знать? И кто подменил? 

- С вами ехать - просто радость! И строгости в вас той нет, одна доброта 
осталась. 

- Ты уж извини меня, ежели обижал... - будто прося прощения за прошлое, за то, 
что именно на нее же, на Верочку, накричал однажды, когда она противилась 
отключить плитку в остуженной комнате с промерзлыми углами. 

Сейчас он предложил ей вечерять вместе, девушка поупрямилась ради приличия и 
все же подсела к столу. Позвали и женщину в плисовом саке. Она поначалу 
отнекивалась: 

- Спасибочки, ридни. Не одна я - с диткамы. Там, в той половине лежать, - и 
указала рукой в конец вагона. 

- Так давайте ваших хлопцев сюда, - сказал дядя Ксенофонт, и сам сходил за 
ребятами, привел их. 

Были они диковатые, рано повзрослевшие; один - в заячьей огромной шапке, в 
маминой кофте с длинными, подвернутыми рукавами, а другой постарше - в ветхом 
пиджачке нараспашку и картузе с кривым козырьком. 

- Ой, в картузе-то! Уши небось отморозил? - посочувствовала Верочка. 

- Та привычни мы, - отвечал старший, которого звали Никитой. - А як почую 
морозно, то виттираю вухо... - И он принялся докрасна растирать ладонью ухо. 

- Дурный, а зараз наще? Не люто... - остепенила его мать. 

Дядя Ксенофонт усадил ребят на свое место, заставив Верочку немного потесниться.
 Сам же присел на составленные сундучки, порезал крохотными дольками колбасу, 
разложил всем по ломтику хлеба. Ребята смотрели на колбасу жадными глазенками, 
но притрагиваться не смели. 

- Берите, берите, - приговаривал дядя Ксенофонт. - Когда покончим с войною, 
досыта наедимся, а пока... - он развел руками и, повременив, спросил как бы 
походя: 

- Не рановато снялись? Наскучило у нас? 

- Дуже гарно и на Урале... Да ночами не сплю, сумую*... - отвечала женщина. - 
Охота побачить ридный край, що там робиться, як люды... Дочка затерялась там... 
Дуже гарна, на вас похожа, - говорила женщина, глядя на Верочку. - Ну и в гости 
поихала, в Белолуцк. А германец уже шлях переризав. Боимося за дочку... - 
закручинилась она. 

_______________ 

* С у м у ю - грущу (укр.). 

Ее Перестали спрашивать: зачем бередить сердце Матери. Ксенофонт лишь обронил 
как бы ненароком: 

- Война окаянная все карты спутала! Как бы жили сейчас припеваючи! 

- Дуже хлопцев жалко, не пожили и смерть приймають, - вздохнув, добавила 
женщина. 

При этих словах Верочка поугрюмела, и на ее щеках пятнами расплылась бледность. 
Щурясь, она отрешенно посмотрела за окно. 

- Алешка давно не пишет. Что с ним? - приглушенным голосом проговорила Верочка. 
Она силилась вспомнить, когда была получена от него последняя весточка с фронта,
 и выходило, что писем не было уже третий месяц, а раньше каждую неделю слал... 
- Ни слуху ни духу. Уж не в беде ли?.. - терзаясь, добавила Верочка и 
почувствовала себя дурно, склонила голову на расставленные ладони. 

Ее горести обеспокоили и женщину в плисовом. Она скорбно вздохнула, глядя на 
дивчину, тихо поднялась и увела детей. Старшина сказал, обращаясь к Верочке 
почему-то в третьем лице, что, может, девушку укачало в вагоне, - всякое 
бывает! - то пусть скажет, - сходим за водой, дадим, если надо, таблетки от 
головной боли, в конце концов позовем медсестру - есть же дежурная медичка в 
поезде. 

Дядя Ксенофонт еще раньше прослышал, что у Верочки на фронте суженый, и 
перемена в ее настроении, быстрый переход от радости к печали были ему понятны.