"Девица мучается, боится, а вдруг..." - Он недодумал, что будет, и не хотел 
огорчать ее, лишь сказал, ни к кому не обращаясь: 

- Не каждого... Да-але-ко не каждого убивает. Я, хотя и не был в эту войну на 
позициях, сужу по первой мировой, вот ее метка. - Он заголил правую руку по 
локоть, и все увидели, что она в шрамах и вдобавок, будто сучок, выпирала кость,
 и Верочка, приподняв лицо, невольно ужаснулась. 

- Ничего, живучие мы... - добавил дядя Ксенофонт. 

- Нас земля-матушка охраняет, не будь ее - хана бы! - сказал старшина. 

- Земля родит, земля кормит, земля и спасает, - согласился дядя Ксенофонт и 
легонько потрепал Верочку за косы: - Ну, чего загорюнилась? Загодя убиваешься? 
Найдешь своего милого фронтовика! - пытался он успокоить, глядя ей в лицо, и 
Верочка не выдержала жалостного взгляда, захлопала ресницами, и глаза 
наполнились слезами. - Ну, вот и плакать... Хотя слезы, говорят, облегчают 
страдания. Возьми себя в руки и перестань убиваться, слышишь? Все обойдется... 
Приляг вот сюда, на подушечку. - Дядя Ксенофонт взял ее за плечо и уложил чуть 
ли не силой. 

Женщина вернулась, подсела к Верочке, взяла ее за руку. 

- Мабуть, жару нема, тилько голове низко. Возьми вось це... - снимая с плеч 
плисовый сак, проговорила она. 

- Ничего, милая гражданочка, не беспокойтесь. Идите доглядывать за детьми. Одни 
управимся, - сказал дядя Ксенофонт. 

"Чудной старикашка, - думала Верочка. - Он, наверное, и от самого горя избавит. 
А тут... какое же мое горе? Ну, не пишет Алешка, так война же... Зато я еду, 
еду к нему!" - чуть не вскрикнула она, уверившись вдруг, что найдет своего 
Алешку. 

Между тем дядя Ксенофонт говорил: 

- Верно наши древние сородичи вещали: жизнь продлить можно, опираясь на трех 
китов. Первый кит - это умеренное питание. - И обращаясь к Верочке: - Оно у 
тебя даже чересчур умеренное. Второй кит - это покой. Тебе о покое рано думать..
. И третий кит - веселое настроение. Это уже всем подходяще. Так что изволь, 
милая девушка, выполнять эти три заповеди, иначе часто будут навещать беды. Не 
веришь? - видя недоумение в ее глазах, переспросил Ксенофонт. - Это я тебе 
точно говорю. Не пророчу, не желаю зла... 

Успокоение к Верочке все же не приходило. Зажмурилась, но и с закрытыми глазами,
 в темноте, не переставала мысленно пугать себя разными страхами. То ей 
мерещился Алешка, покинутый всеми и лежащий окровавленным посреди поля... 
Подумалось и о сестре: вспомнила о письме Натальи. После непонятно длительного 
молчания сестра наконец отозвалась, ее письмо Верочка взяла с собой и сейчас, 
вынув из кармана, начала перечитывать, но, как и раньше, письмо тревожило: 

"Верка, милая! 

Не писала тебе целую вечность, ты, наверное, уже забыла свою потерянную сестру. 


Столько бед обрушилось на меня, столько мучений, что иным хватило бы с избытком 
на всю жизнь. Но я ни о чем не жалею, никого не виню... Война есть война, она 
перемалывает людей, как зерно в просорушке. Попала и я в переплет, была на 
волоске от смерти, и если выбралась и сейчас пишу тебе, то благодарю судьбу: 
жива осталась по счастливому везению. А может, и вправду я везучая? 

История со мной долгая, расскажу при встрече. 

Как поживает наш папа? Я боюсь его пугать своим ранением, честно тебе признаюсь,
 скрыла от него, хотя и послала весточку. Пусть живет покойно, так легче для 
его больного сердца. 

Обнимаю тебя, сестричка. 

Н а т а л ь я". 

Отложив письмо, Верочка впала в задумчивость: "Что же с тобой произошло? И как 
это - очутилась на волоске от смерти? Неужели имела тяжелое ранение, была при 
смерти? Ой, Наталка, мне самой страшно. Страшно оттого, что война уносит много 
жизней... Вот и Алешка молчит, где он, что с ним?.." 

Смеркалось, и дядя Ксенофонт, постелив тюфяк напротив, на нижней полке, и 
укрывшись кожухом, улегся на покой.