- Это... это специально Для фюрера... Сталинградская земля, политая кровью 
наших храбрых солдат 6-й армии. 

Шмундт посомневался, что-то соображая. 

- Надо ли это показывать? 

- Память о немецком солдате... Кровь немецких солдат... 

- Понятно, все понятно, - перебил Шмундт. - Но вы живете в нереальном мире, как 
будто с иной планеты свалились. Со Сталинградом давно покончено, уже 
трехдневный траур был. А вы со своей шкатулкой! 

- Я дал клятву павшим, - скорбно возражал фон Крамер. - Наши солдаты шли в бой 
и пролили кровь за великую Германию, за фюрера... К тому же и сам фюрер 
когда-то был солдатом. Он поймет... 

Доводы казались вескими. Шмундт еще поколебался, потом велел открыть шкатулку, 
потрогал землю, проткнул ее на всю глубину белыми, с розоватыми прожилками 
пальцами, извлек маленький осколок, рассыпав немного земли, которую тут же 
растер сапогом, чтобы не было заметно на ковре. Это оскорбило фон Крамера, хотя 
он и не подал вида. 

- Несите, - наконец согласился Шмундт. - Только поменьше говорите о потерях, о 
крови и вообще... не расстраивайте, если вам дорога личная карьера. 

Зайдя в кабинет, Крамер деланно громко воскликнул: 

- Хайль Гитлер! - и смутился, даже растерялся, никого не увидев в кабинете. 
"Мундир приветствовал", - устыженно подумал он, заметив на спинке кресла серый 
пиджак с обвислыми плечами. 

Качнулись портьеры в боковой стене, Гитлер появился оттуда в галифе и рубашке. 
Сняв с кресла пиджак, он неловко вдевал руку в рукав, не находя сразу этот 
рукав, а когда оделся, медленно и как-то небрежно вышел на середину кабинета. 

Гитлер, по обыкновению, не подал руки. Офицер особых поручений Крамер стоял, не 
в силах собраться с духом и не зная, что ему делать: то ли сразу докладывать, 
то ли вручить вот эту шкатулку. Гитлер, кажется, понял неловкость и 
растерянность полковника и улыбнулся одними глазами. Улыбка эта была 
ненатуральная, скорее, вынужденная. И это заметил Эрих фон Крамер, посчитав, 
однако, что фюрер только что проснулся или чувствует себя не совсем здоровым. 
Наконец Гитлер шагнул еще ближе к нему, сузил в прищуре глаза, и от них потекли 
морщинки вниз по щекам. Он рассматривал вконец оробевшего офицера каким-то 
жалящим взглядом. Потом повел рукой, не поднимая ее высоко и указывая этим 
вялым, жестом на стул, стоящий ближе других к столу. Сам же неторопливо и 
размеренно, будто каждый шаг стоил ему усилий, прошел к столу и опустился в 
кресло. 

- Мой фюрер! - набравшись смелости, выдохнул фон Крамер и начал докладывать, 
что прибыл с южного крыла, которое, к счастью, пока держится, но вот-вот может 
отпасть. Гитлер прервал его: 

- Южное крыло будет держаться до тех пор, пока есть на то мой приказ. 

Крамер почувствовал, что попал впросак, но скоро нашелся и продолжал: 

- Войска, мой фюрер, держатся: храбрые немецкие солдаты сражаются и создают 
себе памятник... Но я должен сказать откровенно, если на то будет ваша воля! 

- Говорите. 

- Дальнейшее их сопротивление, их жертвы... - он хотел сказать "напрасны", но, 
вспомнив, что фюрера нельзя расстраивать, запнулся. За него договорил Гитлер, 
он заметил слегка повышенным тоном: 

- Напрасны? Нет и еще раз нет! Фельдмаршал Манштейн, этот бумажный стратег, 
бомбит меня телеграммами, в которых уповает на "стратегию топтания", лишенную 
смысла... Ничто напрасно не делается в рейхе, все имеет цель и борется за 
жизненное пространство. Недавний пример. Своим упорством 6-я армия спасла не 
только собственную солдатскую честь, но и честь нации, великой Германии. Это 
превыше всего! - Перестав говорить, Гитлер закачал головой сверху вниз, не 
глядя на офицера. 

- Мой фюрер, я понимаю... Разрешите доложить о Манштейне, о его пагубном 
настроении... 

Гитлер приподнял руку, и она, опускаясь на край стола, упала непослушно вяло - 
плетью. В этом жесте Крамер уловил неопределенность, вроде бы запрет говорить,