Пруссию: он сознавал, что своим переездом ставка положит начало оставлению 
России. В самом факте перемещения ставки обратно на территорию Германии 
виделось ему и недоброе предзнаменование. Но медлить было нельзя: фюреру не раз 
докладывала агентурная разведка, что противник собирается сбросить прямо на 
ставку крупный десант. Однако Гитлер знал, что говорить об этой угрозе сейчас 
нельзя - пойдет молва и в ставке, и среди генералов полевых войск, что он, 
Гитлер, от других требует умирать, но не сдавать позиций, а сам испугался 
возможной и еще нереальной опасности. И чтобы скрыть истинную причину 
перенесения ставки, личный врач фюрера профессор Морель пустил легенду о том, 
что в России для Гитлера не подходит климат, у него появились сильные головные 
боли... 

Уже в самый канун отъезда, ночью, Гитлер решил поехать на своем бронированном 
автомобиле под усиленной охраной эсэсовцев. Сборы велись втайне. Рядом с ним, 
за руль сел Эрих Кемпке - маленького роста, неутомимый в поездках, виртуоз 
своего дела. Гитлер лично выбрал его себе в водители еще в 1933 году, и не 
ошибся. Между ними отношения были приятные. Гитлер откровенно уважал Кемпке, 
заботясь в поездках о его питании и отдыхе, а тот, в свою очередь, преданно 
служил ему. И случалось, Гитлер заговаривал с водителем, расспрашивая его не 
только о доме, семье, а о вещах, в которых Кемпке мало что смыслил, но все 
равно фюрер, скорее забавы ради, спрашивал. Сейчас машина рассекала сырой и 
тяжелый воздух, подсвечивая мерцающим синим светом ночную дорогу. 

Гитлер сидел, опустив в полудреме голову, отягощенный нелегкими думами. С 
тяжелым сердцем покидал он Россию, и, если бы не разгром в Сталинграде, а позже,
 как следствие, прорыв русских подвижных войск на южном крыле огромного фронта, 
- чего доброго, доберутся и до Винницы! он, фюрер, никогда бы так поспешно, в 
суматохе не уезжал. 

Шоссе пошло по крутым холмам. Машина то, будто проваливалась, скользя под гору, 
то резко взмывала вверх, на косогоры, и у Гитлера то и дело щемило сердце, и он 
невольно таращил глаза. Сбоку дороги, особенно при виде с пригорка, тянулись 
сбивчивой чередой селения, разрушенные и сгоревшие. Они казались длинно 
вытянутой и провисшей над землей цепью. И Гитлеру почудилось, что эти цепи 
хотят преградить ему дорогу, поймать и скрутить его по рукам и ногам. 

- Что там виднеется? - морщась, спросил Гитлер. 

- Где? А-а, на пригорке, - проговорил Кемпке. - Это, похоже, деревья. Дотла 
сгорели, черные, а издалека кажутся людьми, - с глухим намеком добавил водитель.
 

Гитлер прикрыл ладонью глаза. Ему бы легче было ничего этого не видеть. В душе 
он считал себя в некотором роде сентиментальным, не резал ни птиц, ни скот и не 
ел мясо. Тирану хотелось прослыть в кругу близких соратников - конечно же для 
истории! - святым Адольфом. 

После изматывающе долгих часов ночной и предутренней езды кавалькада машин 
достигла Бреста. Уже светало. Отсюда начинался восточный поход. Тоже на 
рассвете. Теперь Гитлер покидал Россию. Дурное предзнаменование. Настроение у 
него совеем пало, он отказался отдыхать в уготованном ему помещении, лишь вышел 
промяться из автомобиля, и скоро велел двигаться дальше. Но и смотреть из окна 
на лежащие в развалинах дома, на порушенные поселки, на битый красный кирпич и 
красную пыль, взметываемую колесами, было удручающе невыносимо. 

* * * 

К переезду ставки в "Вольфшанце" все было приготовлено: территория чисто убрана,
 посыпана белым морским песком, обновлены и покрашены особняки, бункеры, 
наземные постройки. И когда Гитлер спустился в главный бункер и вошел в свой 
кабинет, он приятно удивился: со стены на него смотрел грозный и непреклонный 
Фридрих Великий; с другого портрета смотрело продолговатое, с челкой, упавшей 
на лоб, лицо... 

Постоял с минуту, отошел. 

Неспокойно в те дни жила немецкая ставка. С театров войны поступали донесения 
одно мрачнее другого. Гитлер по обыкновению нервно воспринимал каждое сообщение 
о неудачах, вызывал своих советников, командующих фронтами, требовал объяснений,
 читал им длинные монологи, кончавшиеся нередко приступами гнева. 

Приехав позже Гитлера в ставку, офицер по особым поручениям Эрих фон Крамер 
горел желанием доложить о всем виденном и пережитом на южном крыле фронта. И 
когда Крамер вошел в приемную и вкратце сообщил старшему адъютанту генералу 
Шмундту о цели своего визита, тот оживился, зная, что фюрера больше всего 
волнует сейчас именно южное крыло Восточного фронта, и обещал устроить 
незамедлительный прием. 

- А что это у вас? - спросил Шмундт, указывая взглядом на небольшую шкатулку 
под мышкой.