и выжидательно молчал. 

В кабинет пожаловали приближенные Гитлера. 

Начинался обычный каждодневный обзор военных действий. Заведено было, что на 
совещании докладывал кто-либо из советников, но Гитлер на этот раз предоставил 
слово офицеру особых поручений Эриху фон Крамеру, предварив его выступление 
словами: 

- Послушаем боевого офицера, который прибыл с Восточного фронта. Он расскажет 
нам о стоических усилиях солдат и намерениях одного фельдмаршала покинуть 
позиции... 

Присутствующие недоуменно переглянулись. Никто не понял, да и мысли такой не 
возникало, почему Гитлер сделал это вступление, и только один Эрих фон Крамер 
угадывал истинные намерения фюрера, и, конечно, ему, Гитлеру, вовсе не следует 
ни в чем перечить, надо угождать... Только угождать. 

- Со времени Сталинграда, - заговорил Эрих фон Крамер, - обстановка сложилась 
таким образом: войска в крепости Сталинград держались до конца, приносили себя 
в жертву, слали благодарение богу за то, что... - На этой фразе он сделал паузу,
 волнуясь, - за то, что фюрер дал приказ стоять насмерть, и они сражались, 
умирая от холода, голода, русских пуль и снарядов, приковывая к себе огромное 
количество большевистских войск. Если бы дан был приказ на прорыв и отход, 
немецкий фронт на юге развалился бы... - Говоря, Крамер не сводил глаз с фюрера.
 

Гитлер сидел, отвалясь на спинку кресла и положив руки на колени. Этой 
независимой позой он как бы подчеркивал: вот, мол, слушайте фронтового человека,
 который утверждает правильность действий, совершавшихся по воле фюрера. 

А фон Крамер продолжал освоенно и заученно: 

- После Сталинграда группа армий, по моим наблюдениям, совершает бессмысленные 
отходы, теряет позиции. В штаб-квартире группы живут настроением поражения. Под 
видом эластичного выпрямления линии фронта фельдмаршал Манштейн спит и видит, 
когда окажется за Днепром, намерен сдать Донбасс, чтобы потом... 

- Манштейн зарывается, - неожиданно проговорил Гитлер, устало выпрямляясь. - 
Без Донбасса, без угля война для Германии теряет смысл. 

Гитлер встал, обвел колючим взглядом собравшихся и разразился речью. Он 
заговорил о давнем, не раз спасавшем положение принципе: немецкий солдат стоит 
там, куда привела его военная судьба. Этот принцип, возведенный им в закон 
ведения войны на Восточном фронте, выдержал испытание в сражениях под Москвой. 
Железной волей не потребуй он, фюрер, от войск удерживать каждый рубеж, каждую 
позицию, послушайся незадачливых генералов и фельдмаршалов ради эластичного 
сокращения обороны совершить отход, так немецкую армию наверняка постигла бы 
участь французских войск в 1812 году, полный разгром и бегство по зимним 
дорогам и бездорожью Смоленского тракта. Уроки этого бегства армии Наполеона 
Гитлер воспринимал как собственные уроки. Правда, принцип удержания позиций, 
запрет на прорыв на Дону, дал жестокую осечку. Упорствуя и запрещая отвод, он, 
в сущности, отдал в жертву целую армию. Но знал Гитлер и другое: стоило дать 
приказ на отход с Волги, на прорыв изнутри кольца блокады - весь Южный фронт 
мог бы рухнуть. 

- Что для нас важнее: пожертвовать одной армией или спасти эту армию ради того, 
чтобы развалить весь фронт? - спросил Гитлер. - Надо быть пустоголовым, чтобы 
мыслить иначе. Раньше Манштейн требовал отвода 6-й армии, теперь требует 
отводить целую группу армий. Это логика пораженческая. Манштейн утрачивает 
приобретенные победы. Пусть внушит ему вот этот сидящий перед нами... - Гитлер 
указал пальцем на Крамера и запнулся, не зная его фамилии. 

- Полковник фон Крамер, - подсказал Шмундт. 

- Генерал фон Крамер, - сказал Гитлер, - мыслит глубже, чем иные высшие чины. 

Эрих фон Крамер стал пунцовым, от волнения захлестнуло дыхание: "Не ослышался 
ли?" 

И когда доклад завершился, он счел уместным (в конце концов, давал же клятву 
павшим!) передать шкатулку. 

- Мой фюрер, - пресекающимся голосом заговорил Эрих фон Крамер. Когда я бывал в 
Сталинграде, мне приходилось видеть землю, политую солдатской кровью. И мне 
насыпали эту землю в шкатулку, велели передать лично вам. 

Гитлер болезненно поморщился, потом, словно опамятовшись, скосил взгляд на 
Геринга, устало заулыбался одними глазами.