- посмеялся Пик. 

Паулюс молчал, жуя тонкими губами. 

- Но если говорить серьезно, то в плену калачами не кормят, продолжал Пик, не 
сводя глаз с фельдмаршала, который согласно кивнул головою. - И вы, господин 
фельдмаршал, признайтесь честно: избежали бы позора плена, если бы не были 
послушным орудием в руках психопата-маньяка, объявившего себя верховным 
главнокомандующим! 

От того, как просто и твердо назвал коммунистический лидер фюрера маньяком, 
Паулюса невольно покоробило, но фельдмаршал сделал усилие над собой, чтобы 
соблюсти выдержку, сознавая, что он все-таки в плену и что законное право 
русских судить его, как одного из военных преступников, готовивших планы 
нападения. А как раз этого, вернее, не столько суда и ответственности, сколько 
позора на весь мир больше всего он и страшился. Ведь чего стоит зарубежным 
газетам представить дело таким образом, что фельдмаршал Паулюс, командующий 
армией, последние дни перетрусил до того, что перестал даже управлять войсками, 
отсиживался в подвале универмага, ожидая удобного часа сдачи в плен. "Ложь! - 
подумал сейчас Паулюс. - Я держался сколько мог. И не по своей воле сдался в 
плен с армией. Русские оказались сильнее в нужный момент и на нужном участке". 
Но надо было что-то отвечать на прямой и ясно поставленный вопрос Пика. И 
Паулюс с той же откровенностью, как и Пик, заговорил. 

- Гитлер, которого вы назвали маньяком, - медленно, врастяжку цедил он слова, - 
был и пока остается верховным главнокомандующим и фюрером. Подчинение ему 
диктует мне присяга рейху, долг солдата. Поймите, я обязан выполнять приказы 
вышестоящих начальников, обязан - и все! - добавил он, будто чувствуя 
недостаточную убедительность ранее сказанного. 

Но Пик уловил в последних его словах желание как-то выгородить себя, 
оправдаться. 

- Господин фельдмаршал, вы умный, образованный представитель высшей военной 
касты, - заметил Пик. - Вы должны были понять, политически зрело осмыслить, к 
каким пагубным последствиям приведет вас война... Гитлер вынашивал войну, 
вынашивал в утробе рейха. Обещаниями, посулами и подкупами одних и насилием, 
заточением в концлагеря, пытками, подавлением личности других он, Гитлер, сумел 
толкнуть немецкую нацию и армию в восточный поход. И этот поход лично для вас, 
господин Паулюс, кончился пленом... благополучным пленом, - подчеркнул Пик. - И 
я верю, не за горами день, когда фашизм будет полностью сокрушен и на 
территории других стран, и в самой Германии. Фашизм и Гитлер - это самое 
чудовищное порождение реакции и зла первой половины двадцатого века! - Пик 
рубил ладонью воздух, явно горячась. 

А Паулюс будто обмяк и говорил вяло: 

- Каждый солдат рейха должен был свято верить указаниям фюрера, что он 
действует в интересах родины, потому что уста фюрера выражали дух нации. Это 
уже в крови немца, - сказав последние слова, Паулюс вдруг поймал себя на мысли, 
что говорит давно задолбленное, а не то, к чему все больше и больше склонялся 
последнее время. Он провел ладонью по лысеющему черепу, как бы собираясь с 
новыми мыслями, чтобы возражать. И в момент озабоченности, вызванной остротой 
разговора, на его худом лице щеки запали глубже, будто провалились. Он негромко,
 теряя голос, добавил: - Я верил Гитлеру, когда генеральный штаб получил 
задание разработать план нападения на Советский Союз. Меня политика не занимала.
 Я был, как и все военные, вне политики. Я питал доверие к верховному 
командованию, как солдат, давший клятву рейху... И это... да, может быть, это 
привело меня и других к сталинградской катастрофе. 

Это признание в обманутом доверии Паулюсу давалось нелегко, Адам видел по его 
подергивающемуся лицу, какая борьба происходила у него в душе. 

Пик с пониманием слушал фельдмаршала, хотя его Коробило, что Паулюс не 
полностью выбрался из трясины заблуждений. 

- Вы были командующим армией, господин фельдмаршал. Ваша военная карьера и 
положение позволяли вам глубоко заглянуть в ход войны, в методы руководства и 
военные цели Гитлера. Ведь завоевание чужих стран и чужих территорий - это и 
есть политика. И как мог этого не понять такой крупный деятель, как вы, к тому 
же историк! 

Слова эти приводили Паулюса в смятение. Снисходительная, почти недоверчивая 
ухмылка, с какой Паулюс слушал Пика, сменилась на его лице озабоченной 
сосредоточенностью. А Вильгельм Пик продолжал как бы рассуждать вслух: 

- Политика разбоя! Это должно было послужить для вас основой духовной 
независимости и понимания своей ответственности. Нравственной ответственности! 
Именно вы должны были критически смотреть на развитие событий. Вам доверяли 
жизни сотен тысяч немецких солдат. Вы за них были в ответе, а не они за вас.