стынуть, невесть чего ожидая. 

Из-за надвинувшейся снежной мглы выполз тяжело пыхтящий паровоз с составом и 
остановился так, что средний пассажирский вагон пришелся почти напротив будки 
обходчика. В него-то и ввели Паулюса с его штабом. 

Пленные удивились, когда заглянули в спальные купе: полки были застелены 
суконными одеялами, белыми простынями, горкой возвышались белые подушки. Адам с 
презрением поглядел на "злого духа" армии - Шмидта. 

- Плохой из вас пророк, герр генерал, - не стерпев, заметил Адам. - С 
расстрелом, видно, не угадали. Какие распоряжения, герр генерал, изволите 
теперь давать? Не притрагиваться к еде? 

- Я запрещаю вам вольничать! - оборвал Шмидт и напомнил: - Учтите, в немецкой 
армии, как и во всем рейхе, младшие по чину так не разговаривают со старшими. 
Субординация превыше всего! 

- Советую учесть и другое: мы в плену... - невольно усмехнулся Адам. 

Всю ночь грохотал поезд, скрипели на морозе колеса. Мела поземка, завывала под 
окнами, а вагон отапливался, и немцы радовались теплу. 

Утром полковник Адам по заведенной привычке встал раньше всех, потянулся к окну.
 Подумал, что вчера еще поселки и дома возле станций и сами вокзалы лежали в 
развалинах, в черных снегах, а сегодня реже замечались следы войны. По обе 
стороны железной дороги тянулись леса, перемежаемые логами и руслами 
незамерзших рек, вольготно, в изморози воздуха, серебрились дали. 

Везли их еще не один день - через заснеженные, одетые в роскошный зимний убор, 
леса, через полевые равнины. И теперь, невольно дивясь обширности этой страны, 
которую армии Гитлера хотели завоевать, пленные генералы, в их числе и Паулюс, 
начинали сомневаться: надо ли было затевать поход на Россию с ее обширностью 
территорий? Паулюс вспомнил, как на одном совещании Гитлер сравнил территорию 
России со слоеным пирогом, и теперь горько подумал: "Несъедобным оказался". 

Эшелон подошел к станции притихшего под утро города. Пленным было велено взять 
с собой саквояжи, чемоданы, ранцы и пересесть в длинный автобус. 

- Проедем еще немного в автобусе, и мы - дома, - предупредил 
генерал-фельдмаршала начальник конвоя. 

Натянутая усмешка скользнула по лицу Паулюса. 

И вправду, недолгий путь потребовался, чтобы очутиться перед высокими закрытыми 
воротами; подле них, в деревянной будке, стоял часовой, вооруженный карабином, 
в каске и с противогазом через плечо. 

Ворота раскрылись. По обе стороны от них тянулся зеленый глухой забор, поверх 
него витками стелилась едва видимая в утренней мгле проволока. 

- Смотрите вон туда, повыше!.. - ликуя, Шмидт бесцеремонно взял за локоть Адама,
 хотя, по правде говоря, совсем не было причин для торжества: ведь и сам же 
Шмидт попадал за колючую проволоку. Внутри у Адама все оборвалось: "Начинается..
." Он как-то сразу разуверился в своих надеждах и признал вдруг правоту Шмидта, 
которого, оказывается, вовсе не следовало осмеивать и тем более презирать. 

Их ввели за ограду лагеря. 

Кругом - бараки, землянки, среди них - два-три неказистых рубленых домика. 

Фельдмаршалу Паулюсу и его генералам указали идти к бревенчатым домикам. 

Четверо немцев, несших на палках огромный чугунный котел, остановились посреди 
дороги, сняли с плеч котел с дымящимся варевом и стали глазеть на 
генерал-фельдмаршала и бредущих за ним гуськом важных чинов. Принужденно 
замедлив шаг, Паулюс ожидал, что его будут приветствовать или хотя бы уступят 
ему дорогу. Никто не отдал чести и не сошел с дороги. 

Паулюс хмуро обошел их. 

- Если уж таких крупных птиц поймали, то дела фюрера совсем плохи! бросил вслед 
один. 

- Поделятся, надо полагать, опытом! - ответил другой простуженным басом. 

- Каким? - спросил первый. 

- Как сражаться и умирать за фюрера, - откровенно съязвил бас.