Дорога пошла через луг, и, завидев на нем зеленую траву, Верочка спрыгнула с 
повозки, нарвала травы и поднесла Алексею. Для раненого самая ничтожная утеха - 
в радость. Такой утехой для Кострова был сейчас зеленый пучок травы. 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

После изнуряющих передряг и волнений, изведанных вдоволь, - Верочка и сама 
дивилась, как такое горе можно перенести! - и после того, как уже поместили 
Алексея в какую-то палату, куда ни ей, Верочке, ни медицинской сестре, 
привезшей раненых, не дали и заглянуть, чтобы попрощаться, - после всего этого, 
оставшись одна, Верочка ощутила саднящую обиду в душе. Она стояла, никем не 
привеченная, совсем забытая, до жути осознав свое положение затерявшейся 
песчинки. Ей хотелось плакать, и не было ничего досаднее, как оставаться здесь, 
чтобы сызнова переживать, ждать и мучиться, чувствовать на себе 
подозрительно-настороженные глаза снующих взад-вперед сестер в запятнанных 
халатах, принимающих ее вовсе не за ту, кем она считает себя по праву совести. 

Она намерилась было ехать обратно в медсанбат, там все-таки приняли ее не так, 
как здесь, в армейском госпитале, где и слова утешения ни от кого не услышала, 
- ехать скорее, тотчас, но ни одной повозки, возвращавшейся в медсанбат, уже не 
было. "Да и как я уеду, на кого покину Алешку? - в отчаянии подумала Верочка. - 
Но куда же деться?" 

Она почувствовала себя самой несчастной на всем свете. Солнце стояло еще высоко,
 но, боясь остаться без ночлега, Верочка вышла на дорогу, побрела в сторону 
поселка, видневшегося на пригорке: авось где-нибудь найдет приют. 

Путь преградила речушка. Вера перешла ее по плюхающему о воду настилу из досок 
и поднялась наверх. Вблизи пожарной каланчи, возле забора увидела сидевших 
селянок, которые что-то продавали. Обрадовалась возможности поспрашивать о 
ночлеге. И еще больше порадовалась случаю, когда неожиданно среди крестьянок 
распознала знакомую по вагону женщину в плисовом саке. Та скользящим взглядом 
обвела ее и, совсем не узнав, потупилась, скорее занятая своим товаром, который 
зачем-то перебирала в руках, - пучки зеленого лука, редиса. В плошке лежало 
десятка полтора яиц. 

- Тетя, почем лук? - притворно не сознаваясь, спросила Верочка. 

- Десять карбованцев за пучок. 

- А яички? 

- Три червонца... 

- Так дорого? 

- Зараз все дорого. 

"Сознаться или нет?" - кольнуло сомнение Верочку, а вслух, сама того не желая, 
спросила: 

- Вы не узнаете меня? Помните, недавно ехали... Вы еще приглашали в свой хутор 
Верба? 

- Ой, риднесинька! - в волнении промолвила женщина, встала, вытерла руки о 
подол и прижала ее к себе: - Моя дивчина... Пийдемо до хаты. 

Приличия ради Верочка заупрямилась было, сказав, что торопиться не следует, 
пусть продаст все, а потом можно идти. 

- Да що торговатысь? Сестра не буде в обиде. С ее огорода. - И женщина в 
плисовом быстро убрала скудные свои товары в корзину, взвалила на плечо и 
промолвила: - Пийдемо до хаты! 

Шли километров пять пустырем, изрытым траншеями и заваленным ржавым железным 
ломом. Встреченную речку женщина переходила на неглубоком месте, сняв башмаки и 
приподняв юбку, за ней в ботах, ступая по камням, перешла и Верочка. Зачерпнула 
немного воды, а не подала вида, полагая, что в хате обсушится. 

Поселилась Верочка на хуторе, в белой мазанке, и через день-другой так свыклась 
с хозяйкой Ганной и ее малыми хлопцами, что та души в ней не чаяла, находя в 
голубоглазой Верочке свою дочь, такую же, видать, голубоглазую, с косами до 
пояса... Порой, из закутка поглядывая на прихорашивающуюся Верочку, хозяйка 
горестно вздыхала и принималась плакать, утирая рушником глаза. 

Ненароком забежав в чулан, чтобы попить колодезной воды, Верочка застала 
хозяйку всю в слезах и остолбенела: 

- Что это, вы вроде плачете?