- Наверное, ужасно люто у вас на Урале? 

На это Верочка с нарочитой бодростью ответила: 

- Привыкли, и морозы не берут. Это сперва было совсем худо. Ватные брюки выдали 
девчатам, а все равно коленки поотморозили, не говоря уже о пальцах. Коченели, 
как ледяшки. 

- Откуда же вы приехали на Урал? 

- Я, к примеру, из Воронежа... 

- Ой, подруженька, у меня парень был из Воронежа, такой смешливый и робкий, 
мамоньки мои!.. Не мог дотронуться рукой до меня. Вот хочу, говорит, протянуть 
самовольно руку, а она не тянется, будто немеет... 

- Это почему же? - сорвалось с языка у Верочки. - Раненая? 

- Нет. Он позже был ранен и теперь на излечении в госпитале лежит. Письмами 
завалил - целые вороха!.. А не мог притронуться потому, что стеснялся, не хотел 
самочинно... 

"Алешка мой тоже такой", - подумала Верочка, и ее охватила возникшая помимо 
воли ревность. Спрашивала, осторожно пытала и про рост, глаза - все сходилось. 
"Понятно, это он, мой Алешка... Ну и плутовка, приворожила - и концы в воду", - 
лихорадочно, помимо воли, твердила Верочка и чувствовала, как всю ее обдает 
жаром. 

- А у тебя есть парень, кого ты любишь? - без обиняков спросила Тоня. - И где 
он проживает? 

- На фронте... У вас, - рассерженно ответила Верочка. 

- Стало быть, отняла твоего, - уловив перемену в ней, засмеялась Тоня. - 
Приворожила. 

Подзуживая, Тоня смотрела, как глаза у Верочки наливались и обидой, и 
беззащитной жалостью. Подошла, взяла Верочку за подбородок, взглянула в глаза, 
казалось, в самую глубину их. 

- Что ты меня так рассматриваешь, ровно кобылку какую! - отстраняясь, в сердцах 
промолвила Верочка. 

- И ты поверила? - сказала Тоня строгим тоном и легла в постель. - Ну можно ли 
быть такой... глупышкой! Моего зовут Федор, а твоего?.. Чего же молчишь? 

Краска стыда залила лицо Верочки. Враз отлегло от сердца, даже как будто 
похолодело внутри. 

"Значит, не он", - подумала она неуспокоенно. Спросила напрямую, может, знает 
Кострова или слыхала о нем. Ведь все-таки капитан, небось на учете в дивизии. 
Но Тоня уже засыпала, лишь буркнула в ответ что-то невнятное... 

ГЛАВА ШЕСТАЯ 

Бурым горбылем дыбилась перед глазами местность. Источенные ветрами и 
затверделые от жары, рыжели голые холмы, а понизу, в проемах ложбин, скрипел 
сухостойный чернобыл, сдуваемые ветрами текли пески. По этим вязким, сыпучим 
пескам и придется идти в наступление. 

Приказ из штаба торопил, будто подгонял: на рассвете перейти в атаку и штурмом 
взять холмы. Соседей что-то не объявляли, а было бы весьма кстати с кем-то 
взаимодействовать. Придется, наверное, одним брать холмы. Перебегать под огнем. 
В открытую. Много крови будет пролито. Тот, кто выживет, смоет с себя позорное 
пятно. Смоет собственной кровью. С убитыми будет проще. Только матери, вечные 
страдалицы за своих детей, получив похоронную, будут горько оплакивать их... 

Уже светает. До момента атаки осталось не больше часа. Есть еще время подумать. 
Вот и вся жизнь сжалась в мгновение... Ты любил кого-то, набирался знаний, 
опыта - зачем все это? Через несколько минут тебя не будет. В чем же смысл 
жизни - да и можно ли постичь его, когда пора молодости еще только пришла, - и 
что тебя толкнуло на то, чтобы подвести черту под ней сейчас? Судьба? От судьбы 
не уйти. Но можно ли все объяснить судьбой? 

И вдруг совсем простая мысль повернула ход рассуждений Кострова. А впрочем, 
какая разница: умирать сегодня или завтра?.. Дороги войны еще многоверстны. И в 
конце концов кому-то придется брать и эти высоты. Не все ли равно - Кострову 
или другим солдатам? А чем они, другие, безымянные солдаты, хуже Кострова?