е место и для 
русских и для болгар... Тука голямо тяжко, а по-русски большое, великое 
испытание выпало на долю русских братушек и болгарского ополчения... 

И когда экскурсовод неистово заговорил о том, что русские братушки пришли на 
помощь болгарам, которые изнывали от пятивекового турецкого рабства, и стояли 
тут, обороняясь, денно и нощно, много месяцев кряду, стояли в стужу и свирепые 
морозы, вытягивали на скалы орудия, зацепив их веревками за камни, за стволы 
деревьев, - вот они, эти пушки на деревянных колесах, стоящие у памятника, не 
подвластные ни времени, ни стуже, - у Кострова, да, наверное, у всех парней 
глаза от удивления расширились. А болгарин говорил о том, как турки пытались 
подняться на скалы, столкнуть вниз, в пропасть русских и болгар, которые, в 
свою очередь, не дали ни одному янычару взобраться, и о том, что не хватало 
провизии и патронов и защитники перевала продолжали драться ножами и камнями, и 
о том, как в часы отчаяния, когда казалось, что вот-вот падут редуты и будут 
покинуты ложементы, над позициями вставал знаменосец с Самарским знаменем, 
падал, смертельно сраженный пулей или ядром, один, на место его вставал другой, 
и знамя жило, знамя развевалось, знамя звало! Далее болгарин говорил о том, как 
Осман-паша был пленен, правда, не на Шипке, а в Старой Загоре, где неимоверно 
тяжелые бои шли и город Плевен тоже выдерживал кровавую осаду, и о том, как 
русские и болгары в конце концов победили, побратавшись навечно... 

Слушая о бесстрашии и храбрости своих дедов, сыновья и внуки, ныне пришедшие 
сюда, мысленно склоняли головы. Стояла молчаливо-долгая, как сама вечность, 
тишина, хотя ветер свистел в ушах и нес обжигающую стужу надоблачного 
пронзительного неба. 

- Алешка, ребята, я вся иззяблась! - пожаловалась Верочка. 

- Моля, моля, девойка, - заметив, как она поежилась, сказал экскурсовод и повел 
всех через чугунную дверь в пирамиду памятника. 

Оказывается, внутри пирамиды был обширный зал с высоким расписным потолком и 
вокруг стен разложены реликвии: солдатские вещички, фуражки с кокардами, 
пистоли, ножи, деревянные табакерки... Тут лежали и кости тех, кто пал в борьбе.
 Много костей. Целые ящики под стеклом. Горы костей... 

"Кости. И наших, и болгар, - угрюмо подумал Костров. - Вот откуда и чувства, и 
поклонение. Дань уважения. Исстари идет. Сама история взывает, просит..." 

- Алешка, смотри, даже портсигар и трубка генерала Скобелева сохранились. 

- Белого генерала, - с готовностью пояснил экскурсовод. - А знаете, почему его 
звали белым? На белом коне ездил. 

- Усыпальница. Вечная тишина тут... - проговорил Костров. 

- Понимаю, - прошептала Верочка, а через минуту-другую, увидев за стеклом 
котелок, взяла под руку Алексея, говоря вполголоса: - Смотри, и пробоинка вон. 
Весь бок вырвало. 

Они поднимались наверх по железной, гулко гудящей лестнице, подходили к перилам 
со свинцовыми подушками и глядели вдаль, туда, где расстилался уютный покой 
садов, отягощенных плодами, и прикорнули тени под разлатыми платанами, и дружно 
и стройно, как солдаты на параде, стояли вдоль обочин пирамидальные тополя. Из 
самого ближнего селения, лежащего у подножия перевала, из собора с 
звездно-голубым куполом доносился звон колоколов. 

- В честь прихода советских братушек звонят. Звонят день, другой... Целую 
неделю... 

Костров прислушался к долгому певучему звону. И поглядел на те скалы, где 
только что ходили, - и эти скалы почернели от времени, в насечках и расщелинах, 
будто иззубрены тесаками. 

"Невыносимо тут было сражаться, в холод да обложенными со всех сторон злыми 
янычарами, - подумал Костров. - Отвоевались деды. Отжили свое. Вечный им покой".
 

И вдруг, как крик души, как плеснувшее перед глазами пламя, увидел он свои поля 
теперь уже минувших битв. Увидел