и помрачнел. Сколько жертв, сколько же 
безымянных могил выросло на длинном, тысячеверстном пути, пока шел Костров, шел 
его батальон, шла вся армия... Он, понятно, не знал и не мог знать, сколько 
уничтожено техники, сколько разрушено сел, городов, сколько погибло людей. Но, 
не зная страшных, ошеломляющих цифр, он видел своими глазами тысячи и тысячи 
убитых, иногда накрытых плащ-палатками или просто лежащих грудой окровавленных 
тел. Их ночами подбирали и ночами хоронили. Но и блеснула мысль, как вспышка 
молнии, как озарение, что вот здесь-то, в Болгарии, воевать не довелось, не 
дали войне разбушеваться сами болгары... Значит, намного меньше стало жертв и 
намного убавилось могил. А это достойно и уважения, и взаимного пожатия 
протянутых друг другу рук. 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

Солнце взялось калить с утра. Осень, а на дворе жарища, как в печке. 

Аннушка со своим вязаньем в тень, под вязок забралась. Следом за ней 
поволоклись и куры, их вообще не интересовали ни тень, ни солнце, и, будто ни о 
чем не беспокоясь, они ложились на крыло в свои старые, разбитые лунки и 
продолжали неистово рыхлить ногами, всем телом пыль, потом, закопавшись 
поудобнее, затихали, лежа на боку и сомкнув один глаз. 

Садилась Аннушка на землю, предварительно постелив старенькую линялую дерюжку, 
и принималась за свое рукоделие, которому, казалось, и конца не будет - две 
спицы в пальцах, а третья почему-то зачастую в зубах. Дело у нее спорится, 
глядишь, к полднику вытянет уже большой палец, а там, четыре-то - пустяки! - 
довяжутся. Завтра, поди, за вторую перчатку примется. "Моток шерсти кабы 
допрежде не кончился", - опасается она, прикидывая в уме, хватит ли пряжи. Из 
этих ниток добротные перчатки выйдут - серые, стального цвета, и теплые. Как 
раз Алексею, мерзнущему там, на морозе. 

Аннушка соображает, что воюет он, поди, где-то за морями-океанами, письма идут 
долго и редко, последнее, Митяй по штампу догадался, разглядывая конверт, 
отправлено из Одессы в августе. Сейчас Аннушке тревожно, и спешит она вязать 
перчатки, чтобы заодно с ними послать к зиме и теплые шерстяные чулки. Их 
придется вязать уже из черной шерсти, да не беда, сойдут: все равно носить-то в 
закрытой обуви, в сапогах, лишь бы теплые были. 

Подбежала собачонка, облезлая, шерсть на спине клочьями торчит, схватила в зубы 
клубок, катается с ним, барахтается. 

- Отстань, лихоманка тебя дери! - цыкнула Аннушка, дернув за нитку. 

Вязать для Аннушки одно удовольствие, она отдыхала; не то было в летнюю страду, 
когда почти разом пришло времечко и косить рожь и просо, и окучивать картофель, 
и заготовлять корма для скота, а тут впору и молотить. Разорвись хоть на части, 
а вовремя управься с полевыми работами. Бывало, натрудишься за день - в глазах 
темные круги прыгают. Ведь на своем горбу, вот этими руками приходилось тянуть. 
Сперва на коровах пахали, но они молоко перестали давать, устанет бедная 
животина, ляжет и не встает. Всем сходом настояли, даже в район прошение писали,
 чтобы поберечь коров вместо них в упряжку становились люди. 

Таким манером и убирали рожь. Накосят, свяжут в снопы и таскают на носилках или 
впрягшись по нескольку женщин в дроги. Пообедать бы в поле, как в прежнее, 
довоенное время, а есть нечего, хлеб пополам с отрубями, и того не вдоволь; 
терли сырую картошку и пекли лепешки; ели их всухомятку, вприкуску с диким 
чесноком, росшим на полях; пробавлялись тягучей и клейкой жижей из овсяной 
крупы - хлебово это варили артельно, в общем котле. 

Труднее было с солью. В магазин ее привозили очень редко, а сунешься на базар - 
ошалелую цену ломят: стакан стоил шестьдесят рублей. Как-то купила Аннушка 
полстакана, берегла, ровно золотинки: чуточку, по зернышку посыпет, тому и рады.
 

Трудодни пустые, одни крестики проставлял бригадир. Дали нынче, в сентябре, по 
нескольку мер ржи, а больше вроде и не сулят. Да и откуда взять - ведь армия 
должна быть сытая, сами порешили все сдать в фонд обороны. Ничего - 
перетерпится. Приусадебные огороды нем