с ним обошлись фашисты. Скорее всего, тут же без зазрения совести пустили бы в 
расход. А перед смертью заставляли бы побоями, пытками развязать язык: "Где?.. 
Кто?.. И сколько?.." Оккупанты это делают, не моргнув глазом, у них методы 
пыток разработаны, как приемы боя... И гнили бы теперь кости Кострова в 
бесприютной сырой земле. А он... миндальничал, пощадил - какой сердобольный 
правдолюбец! Правильно угодил в штрафную роту... Правильно? А может, нет? 
Скорее всего, по ошибке. Случайно. По злому произволу Ломова. И как можно 
оправдывать его действия? 

- Боец Костров, правее возьмите! Куда вас заносит? - крикнул старший лейтенант. 
- Опять, наверное, размечтались? И что у вас за голова какими-то иллюзиями 
набита! 

Костров увидел сбоку от себя глубокую, залитую стоячей водой ямину, в которую 
чуть не рухнул. Рванул в сторону, мысленно поблагодарив старшего лейтенанта. 

- Так о чем же вы мечтали, Костров? - поинтересовался старший лейтенант. 

- Задача с двумя неизвестными, - буркнул Костров и вскинул воспаленные глаза на 
старшего лейтенанта. - Вот вы скажите: противник нападает на противника, 
ставшего беззащитным существом, кого винить нужно - нападающего или его жертву? 
Можно ли к ним относиться одинаково? 

Старший лейтенант помедлил с ответом, какое-то время шагал в раздумчивости и 
мысль свою выразил так: 

- Вообще-то испокон веку считалось запретом добивать свою жертву. Лежачего ведь 
не бьют. 

- Вот именно, не бьют, - не удержался Костров. 

- Но жертва может быть наказуема, - продолжал старший лейтенант. Все зависит от 
того, что раньше натворил противник, ставший жертвой... Жертвой собственных 
преступлений... А кого вы имеете в виду, говоря о жертве? 

- Немцев. 

- Тоже мне жертва! - от удивления старший лейтенант даже присвистнул и тотчас 
изменился в лице, побагровел: - Их мало бить, их надо вешать, как оккупантов, 
затеявших преступный поход и столько бед натворивших на нашей земле! 

- Я о раненых немцах... 

- Положенные на обе лопатки и запросившие пощады - это уже пленные, и на них не 
тратят порох. 

А Костров, горячась, допекал его и самого себя: 

- Значит, вы считаете правильным, что нельзя добивать на поле боя раненых? 

- Да, считаю. Такова наша советская мораль. 

- И считаете, что поступать иначе, то есть добивать их, пусть эти раненые и 
доводятся нам врагами, преступление? 

- Да, преступление. Такое преступление, которое низводит человека до положения 
зверя. 

Костров выждал, пока старший лейтенант поравнялся с ним, и, в упор поглядев на 
него, спросил требовательным тоном: 

- Почему же меня осудили именно за то, что я встретил колонну, в которой 
оказались и раненые, и не добил их? И разве можно бездумно исполнять приказы? 

- Опять свое! - сокрушенно махнул рукою старший лейтенант. - Почему вы не 
доказывали свою правоту там, в трибунале? А теперь мечете громы и молнии передо 
мной... Не в силах я отменять приговоры! 

- Эх... - сникшим голосом выдавил из себя Костров и затем гневно выпалил: - 
Нечего медлить. Вводите скорее в бой! Двум смертям не бывать, а одной не 
миновать! 

Вмиг он будто уж смирился со своим положением и, неожиданно для самого себя, 
вопреки укору совести, стал внушать себе, что, собственно, где ни воевать - 
лишь бы воевать, бить врагов. И крайняя опасность, которая ждет его с минуты на 
минуту, показалась ему естественной: кто-то же должен прорывать трудный, 
дышащий на каждом шагу смертью, участок фронта. 

Думать об этом было тяжело, но, переболевший сердцем, от сознания, что нужно 
отвоевывать и этот опасный рубеж, он на время заглушил в себе муки обиды, хотя