мысленно подведет итоги всему, что пережила в детстве, в девичестве, до войны и 
на войне, вспомнит все радости и беды, которые случались с нею... Ей показалось,
 что очень важно на трудном, решающем этапе жизни подумать о себе как о 
постороннем, представить, как все будет впредь, если останешься жить, и кто и 
как будет думать о тебе, вспоминать тебя, если ты не вынесешь, умрешь... 

Сделав переливание, ее перестали беспокоить, и она погрузилась в тягостное 
забытье. Когда открыла глаза, палата тонула в сумерках. Откуда-то из степи 
ветер принес запахи полыни и жестких степных трав. Издалека доносились тяжелые 
удары, заставляющие дом слегка вздрагивать и вызванивать стеклами окон, - 
похоже, где-то за селением многопудовой чушкой забивали в землю сваю. Но то был 
голос войны - не дай бог, если немецкий стервятник залетит сюда и сбросит на 
госпиталь бомбу... 

Боль накатывалась волнами. У Натальи ныло все тело, отдельные очаги боли уже 
перестала различать. Грудь сдавливало, словно бы железными скобами, на глаза 
надвигалась темно-красная непонятная рябь: то густела до синевы, то 
расплывалась радужными кругами. 

Лежащая рядом женщина о чем-то спросила Наталью, и она не сразу поняла, что от 
нее хотят. Ах да, как зовут и кем служила, откуда родом. Наталья ответила 
односложно и нехотя. 

Сознание подсказывало ей, что не следует думать о боли, о ранении, надо 
крепиться как только можно, не следует говорить и с соседкой, а лучше всего 
уйти в прошлое, в воспоминания и осмысление того, что было пережито. 

Она стала вглядываться в тускнеющие цветы, нарисованные на печке, и память 
перенесла ее в кажущееся теперь далеким детство. Тогда она жила с родителями в 
сложенной из грубого камня хибаре, по окнам и стенам которой ползли плети 
дикого винограда и хмеля. Эти вьющиеся растения доставляли ей забаву. Хибара 
была обнесена каменной оградой и стояла вблизи моря. 

Мысль о море взволновала ее, хотя и помнилось все смутно: Наташа была тогда 
совсем маленькой, шел ей четвертый год. Отец уходил в море ловить рыбу, 
оставлял их с матерью одних. И по обыкновению, перед заходом солнца вместе с 
ней, Наташей, мать ходила купаться. Она надевала голубой купальник и, не 
стесняясь, шла в нем из дома, ступая по камешкам и песку босыми и темными от 
загара ногами. Мать не стеснялась дочери и в тот миг, когда откуда ни возьмись 
подходил к ней какой-то чужой дядя - в широченных брюках и голый по пояс, с 
грудью в синих татуировках. Как сейчас виделось: на груди красовалось огромное 
сердце, пронзенное стрелой, - аж жутко становилось на это смотреть! "И что ему 
нужно от мамы, зачем он увивается вокруг нее?" - спрашивала себя еще совсем 
тогда несмышленая Наташка, которую мать звала почему-то Неллой. Глядя на 
девочку, мужчина скалил в усмешке зубы. Втроем они отправлялись прогуливаться 
по берегу, весело посмеиваясь. Нелла по-детски ревновала мать к этому вредному 
моряку, называла его пиратом, и, если бы не конфеты, которыми тот одаривал 
девочку, она бы никогда не пустила мать с ним. Девочка отставала, развертывала 
конфеты и принималась сосать. А они шли берегом, пересмешничая, потом мать 
оборачивалась и кричала издалека надорванным голосом: "Нелла, чего копаешься? 
Ходи до нас!.." 

Наталья погружается в сон. И, невольно повторив теперь уже слышимый издалека 
этот окрик, раненная, изнуренная болью, она приподымается на своей койке: ее 
позвали, и она торопится, а эти противные бинты мешают бежать по веселому, 
горячему песку. Но ведь мать позвала ее, и они вместе с этим дядей пойдут 
купаться! Сколько смеху будет, сколько веселья! 

И Наталья в полусознании, не давая отчета своим действиям, начинает машинально 
разматывать бинты. Она силится крикнуть: "Мамочка, мама, подожди меня!" Крика 
не получилось - вместо этого выдавился лишь стон. 

Зато рядом заголосила что есть мочи раненая женщина, раздались тревожные, не 
по-госпитальному громкие голоса. Чьи-то сильные руки вынудили Наталью оставить 
бинты в покое, поправили их. Наталья тут же пришла в себя и поняла, что 
воспоминания привели ее к бреду. 

Ей сделали укол, боль отхлынула, и она заснула. 

Проснулась среди ночи и сразу же почувствовала, что терзающая боль не прошла, 
не утихла. В палате стоял полумрак, скупое пламя самодельного бензинового 
светильника было бессильно разогнать его. За столиком сидела черноволосая 
сестра, которую Наталья прежде не видела, и читала книгу, то и дело приближая 
глаза к страницам, чтобы разобрать буквы. 

Наталья закрыла глаза. Но дежурная сестра по каким-то ей одной ведомым 
признакам определила, что раненая не спит, и, отложив в сторону книгу, подошла 
к ней, наклонившись, спросила, не надо ли чего. Медленным жестом Наталья 
показала, что ей хочется перевернуться на бок, но она боится этим движением 
вызвать боль. Черноволосая сестра помогла.