Альчиде. - Выходите! Всем надо выйти! - требовательно добавил папаша Черви, 
зная, что его слово почиталось в семье законом. 

Семья покидала дом через задымленный проем сенцев. 

Бусыгин еще некоторое время задержался в доме, давая возможность уйти женщинам 
с детьми. И стрелял. Стрелял до тех пор, пока не прекратил стучать пулемет. 
Вынул диск - опустел, ни одного патрона. Загораживаясь рукавом от пышащего 
жаром дыма, он шагнул в сенцы, пытался выбежать через черный ход на гумно, но в 
это время поползла крыша двора. Чем-то тяжелым и горящим, как комета, - не то 
стропилом, не то потолочиной - ударило по голове, в глазах потемнело. Будто 
одурманенный, упал он на землю. 

Во двор въехали крытые машины, огромные, ревущие дизелями. Братьев Черви, 
стоявших кучно, начали теснить к дверцам. Женщины бросились к ним, в безумстве 
отчаяния прорвались через кордон чернорубашечников. Словно помешанная, кричала 
тощая, кажется исхудавшая за одну ночь, синьора Ирнес, жена Агостино. У нее на 
руках сидел вцепившийся в нее сынишка. Агостино прижал к себе жену и 
черноглазого бутуза и что-то говорил, говорил сквозь их рыдания. 

- Смотри, чтобы он к моему возвращению начал ходить, - услышала чуть позже 
синьора Ирнес и еще больше залилась плачем. 

Чуяло женское сердце: не вернется... 

Мальчик потянулся было на руки к отцу, но чужой солдат отпихнул Агостино. 

Прощался Антеноре. И без того согбенный тяжелым крестьянским трудом, он еще 
больше сгорбился, но держал себя достойно, будто ехал на какие-то полевые 
работы. Прижал своих ребятишек, и они уцепились за штаны, за руки, галдя: 

- Куда ты, папа? 

- Папа едет в тюрьму, - отвечал самый взрослый. 

Джелиндо, уже в годах, поседевший, обнимал своих двух мальчиков. Он знал, что 
не увидит больше их, но говорил не то, что думал: 

- Мы скоро... Скоро прибудем опять... Слушайтесь дедушку Черви. Если не согнет 
его беда, он выведет вас в люди... Мы вернемся... 

Альдо - один из руководителей, герой Сопротивления - и перед лицом опасности 
оставался настоящим борцом-коммунистом. Он прощался со своими, внушая: 

- Попомните, мы подпустим им красного петуха. Врагам зарево нашего дома не 
пройдет даром... - Его подтолкнули в бок, взяли за руки, и он крикнул: - 
Либерта! 

С задворок двое верзил волоком тащили Бусыгина. Он сопротивлялся, сумел 
подняться на ноги, оттолкнул этих двоих, давая понять, что дойдет до машины и 
сам. Затравленно Бусыгин посмотрел на своих врагов - ого, много-то как их, 
целая свора! - и отвел взгляд, запрокинул голову к небу. Солнце еще не взошло. 
А зачем ему знать время? Не все ли равно. Оно кончилось и для братьев Черви, и 
для него, русского солдата. А кончилось ли? Всегда у человека есть надежда на 
что-то, даже если положение и безвыходное. 

Бусыгина подвели к военному автобусу. Он сам вспрыгнул на подножку и, щурясь от 
света, мерцающего внутри машины, сказал, противясь унынию: 

- Где тут мое место? - Ему никто не отозвался, так как русский язык не понимали.
 

Альдо шагнул ему навстречу, и оба они стояли рядом друг с другом, несмиренные и 
непокорные, в порванной одежде, в крови, черные от копоти. Их молчание и 
стойкое поведение было сигналом для других: держаться! 

Уже сидя в машине, Бусыгин приплюснулся лицом к оконцу, по которому, как слезы, 
стекали дождевые капли, и разглядел в кювете опрокинутый и разбитый мотоцикл. 
Возле него лежал недвижимо человек. По каске, которую в шутку Степан называл 
тазом, он угадал Мирко. 

Из подвала фашисты выкатили два бочонка с вином. Услыхав, как остальные немцы и 
чернорубашечники заликовали с возгласом: "Вива!" - Альдо невольно подумал: 
"Вино и убийства... Вот на чем держалась империя Муссолини!" 

Офицер в высокой фуражке и кожаном плаще, тот, который, наверное, командовал 
операцией, поднялся в автобус, подошел к Альдо Черви и, приподняв его 
подбородок, сказал: 

- Как чувствуешь себя, бадольянец? Капут!