х, болит лицо. Поднял голову, вгляделся в небо – тройка 
«мессершмиттов» цепочкой разворачивается для атаки недвижимого «мига». «Хотят 
сжечь на земле», – мелькает мысль. Крепко, видно, «насолил» им, что и сбитого 
не оставляют в покое.
      Понимаю, надо немедленно покинуть самолет. С трудом отстегиваю привязные 
ремни, лямки парашюта. Пытаюсь подняться. И не могу. Наползает какойто туман 
на глаза. В полуобморочном состоянии переваливаюсь через борт кабины. Падаю 
головой вниз на крыло. Замечаю капли крови и чувствую, что правый глаз ничего 
не видит. Все! Глаз выбит, и мне уже больше не летать. Такая горечь и обида 
сжимают душу. Неужели пришел конец моим полетам?!
      Отползаю от самолета. Сознание будоражит вопрос: «Где я сел? У нас или у 
немцев?» А сверху пикируют «мессершмитты». Сейчас пойдет очередь по самолету и 
по мне. Недалеко, у переезда, вижу мостик. С трудом поднимаюсь и бегу к нему. 
Надо скрыться. Ушел под настил своевременно – рядом вздыбились бугорки от 
снарядов.
      Надо подумать и о самообороне. Вынимаю из кобуры пистолет и заряжаю его. 
Однажды в Молдавии, боясь плена, чуть было не поторопился застрелиться. Сейчас 
знаю, что с этим спешить не следует. Надо разобраться в обстановке, а потом 
принимать решение.
      Прислушиваюсь. Рядом никого нет, и «мессершмитты» уже уходят, так и не 
сумев поджечь мой «миг».. Вышел из укрытия. Огляделся. Рядом домик. Видать, 
живет железнодорожник. Иду к нему. Открывается вид на село. Навстречу мне 
спешит пожилая женщина, плачет и руки у нее трясутся.
      – Хозяюшка! Это Малая Токмачка?.. Здесь в селе еще наши? – спрашиваю ее.
      – Токмачка! Наши здесь, советские! Воюют с немцем по ту сторону села, – 
показала она рукой на западную окраину. Теперь и я услышал взрывы снарядов и 
треск пулеметов.
      Все же у своих. На душе стало веселее. Вот только залитый кровью глаз 
ничего не видел и это беспокоило.
      – Будьте добры! Принесите воды, надо смыть кровь с лица.
      Женщина быстро достала из колодца ведро воды и полила на голову и ладони. 
Открываю глаза – видят оба!
      – Хорошо! Глаза целы, летать буду. Ну и расплачусь же я с фашистами! – 
рассуждаю вслух.
      – Где уж хорошо? У вас все лицо поранено, – с сокрушением говорит хозяйка 
дома.
      – Все заживет! Вот где бы найти мне медиков и перевязаться?
      Она указала мне дом, в котором расположен медпункт. Иду туда, а сам думаю 
о том, как поднять и вывезти «миг».
      Взрывы снарядов и мин, стрельба из винтовок и пулеметов усилились. Ясно, 
бой идет рядом. Чем он закончится, неизвестно, но увозить самолет и убираться 
самому отсюда надо быстрее. Можно было предвидеть дальнейшее развитие событий 
на нашем участке фронта. И я хотел до завершения окружения успеть вернуться в 
полк со своим, пусть и продырявленным, «мигом».
      Здесь, у переднего края обороны, мне довелось впервые увидеть работу 
медицинского пункта. К сараю, около которого лежали кучи окровавленных бинтов, 
подвозили раненых. Внутри сарая слышались стоны и крики. Тут оказывали первую 
помощь. Перебинтованных клали на повозки и увозили в тыл. Санитары выносили на 
носилках и складывали в ряд на разостланной соломе за сараем умерших. Им уже не 
требовалась медицинская помощь. Я стоял и смотрел на эту страшную картину, не 
решаясь войти в сарай.
      Ко мне подошел пожилой санитар в окровавленном халате.
      – Товарищ летчик! Что вы ждете? Идемте в медпункт. Врачи окажут вам 
помощь.
      – Нет! Подожду, когда будет посвободнее, – ответил ему, чувствуя, что 
идти на перевязку раньше этих искалеченных бойцов не позволяет совесть.
      – Идемте! Пока идет бой, сюда все время будут подвозить раненых, – 
настойчиво повторил санитар.
      Наш разговор был прерван взрывом снаряда. Ближайший дом завалился на бок. 
Вскоре двое солдат, держа на весу, принесли оттуда мальчишку лет семи, с 
распоротым животиком. На посиневшем лице ребенка выделялись широко раскрытые 
глаза. В них застыли удивление и» как мне показалось, укор нам, взрослым, 
допустившим такое…
      Я видел много страданий, пережил гибель боевых товарищей… Но такого, 
видимо, не забуду до конца своей жизни. Ненависть к врагу сжала меня в комок. 
Жажда мести фашистам за страдания наших людей охватила меня. В упреке, 
увиденном в глазах ребенка, я почувствовал и свою вину, вину воинов армии, 
допустивших врага на нашу землю. Быстрее надо возвращаться в полк и мстить 
фашистским убийцам за все несчастья, которые они нам принесли.
      Повернулся, было, чтобы уйти. Но меня задержала медсестра. Тут же во 
дворе она промыла рану и забинтовала.
      Двинулся в сторону передней линии обороны. Вскоре встретил сержанта и 
попросил проводить на командный пункт части. Под свистящими осколками мин и 
снарядов мы пробирались по неглубокой траншее.
      – Пригнитесь, – предупредил меня сержант. – Геройством здесь никого не 
удивите. Вы что, хотите, чтобы вам голову оторвало?
      Порицание прошло мимо сознания. Какоето безразличие к своей безопасности 
овладело мной. Сказались, наверное, переживания в это утро. Вот и КП.
      Представился командиру полка. Он стоял у амбразуры, с биноклем. 
Повернулся ко мне, спросил:
      – Это тебя добивали «мессершмитты»?
      – Меня!