е 
развалины вокзала. Ко мне подошел бедно одетый старичок.
      – Откуда же здесь летчик взялся? – спрашивает. Мы разговорились.
      – Я сегодня утром слышал гудок паровоза вон за той горкой. Там проходит 
железная дорога. Поезжайте туда, – посоветовал он мне.
      Уже затемно подъехали к станции Каушаны. На путях стояли платформы и 
паровоз. Кто там? Наши или противник? В сумерках было трудно рассмотреть. Решил 
рискнуть, подъехать к вокзалу. Оказалось, что на станции наши бойцы. Командир 
части с удивлением посмотрел на меня, когда я ему представился. Кратко 
рассказал о своем путешествии.
      – Как вы проскочили? Вон у дороги лесок, где только что мы вели бой с 
румынами, – покачал он головой.
      А у меня все тревоги как рукой сняло. Я среди своих! И совсем не важно, 
что был бой и завтра утром уходит последний эшелон по этой дороге. Меня теперь 
это совсем не интересовало. Я с аппетитом поел кашу, запил ее водой. Потом, 
забыв обо всем, крепко уснул.
      Лишь на четвертый день после вылета на переправу в Унгены я вернулся в 
свой полк. Там уже считали меня погибшим. Даже в журнале записали: пропал без 
вести. Летчики и техники взяли на память коечто из моих вещей. Такой порядок 
возник стихийно, и не только в нашей летной части…
      А я сразу же прибыл на командный пункт. Рассказал Иванову о пережитых 
событиях. Чувствовалось, что командир полка искренне и глубоко рад моему 
возвращению.
      – Сейчас, Покрышкин, ни о чем не беспокойся. Лечись и отдыхай, – 
посоветовал он.
      В эскадрилье мое появление обрадовало всех летчиков и техников. А Фигичев 
даже стал оправдываться:
      – Я и Лукашевич вылетали снова в район Унгены, искали тебя, – сообщил он.
      – Валя! Если бы ты своевременно проявил беспокойство и оглянулся, то не 
надо было вылетать на поиски, – в сердцах сказал ему и, не желая обострять наши 
взаимоотношения, направился к самолету Соколова.
      А потом пришлось всетаки направиться в санчасть. Нога распухла, 
натруженная в мытарствах, отдавала глухой болью. Фактически ходить к вечеру уже 
не смог.
      Лежал в палате, вновь и вновь возвращаясь мысленно к прошедшим дням. 
Слушал гул самолетов, сдерживая нетерпение. Так хотелось встать и поспешить на 
стоянку…
      На второй день к обеду дверь в палату распахнулась. Вижу, входит комиссар 
полка Г. Е. Чупаков,
      – Ну что, отлеживаешься, сталинский сокол? – говорит с порога. – 
Рассказывай, как слетал.
      Кратко поведал Григорию Ефимовичу историю полета, все, как было.
      – Надо было дать газ, тянуть подальше к своим, – говорит Чупаков.
      – Не смог, мотор не тянул. А как на фронте? Я же газет не видел, пока 
пробирался в полк.
      – Есть много нового. Материал тебе принес с выступлением Иосифа 
Виссарионовича Сталина. Он по радио обратился к народу как раз в день, когда 
тебя сбили.
      Комиссар, передав мне материалы, не спешил уходить. Сидел молча, пока я 
нетерпеливо просматривал выступление Генерального секретаря ЦК ВКП(б).
      – Вы оставьте, я внимательно прочитаю.
      – Конечно. Здесь ответы на многие вопросы, которые та** беспокоят всех.
      Комиссар вышел в другие палаты. А я еще раз, теперь уже внимательно, 
прочитал выступление И. В. Сталина. Тон обращения к народу, задачи, оценки – 
все для меня было важно. И когда отложил материал, первая и главная мысль, 
которая возникла в сознании, была обращена к себе: «Что должен сделать лично я, 
чтобы выполнить указания партии об усилении отпора врагу?»
      Чупаков вошел через час. Я прочитал вопрос в его взгляде.
      – Все понял, товарищ комиссар. Лежать мне не время. Надо идти в 
эскадрилью.
      Комиссар усмехнулся. Он, наверное, заметил у изголовья койки палку, на 
которую я опирался, когда шел в санчасть.
      – Лежи, у тебя задача одна – быстрее поправиться. А вот осмыслить итоги 
боев надо. Воевать, чувствую, будем долго. Победу завоевать над таким опасным 
врагом не просто. Драться надо смело, умно, грамотно.
      В моей боевой деятельности наступил временный перерыв. Летать сейчас не 
мог. Требовалось подлечиться и отдохнуть. Я очень ослабел за эти дни и мог не 
выдержать летных перегрузок. Однако бесцельно смотреть в потолок было не в моем 
характере. Свободное время решил использовать для анализа прошедшего периода 
боевой деятельности. Необходимость в этом возникала и раньше, но боевая работа 
с раннего утра и до позднего вечера не давала такой возможности. Сейчас ничто 
не мешало провести такой анализ.
      Привычка размышлять и обдумывать свои действия выработалась еще в годы, 
когда работал слесареминструментальщиком на заводе «Сибкомбайн». Это качество 
воспитал у меня начальник инструментального цеха, отличный мастер, чародей 
своего дела. Бывало, принесешь к нему на сдачу сложный инструмент или лекало и 
ждешь решения. Помню, както он внимательно осмотрел мое изделие, измерил. А 
потом поотечески говорит:
      – Точность ты выдержал. Но души не видно в лекале.
      – Какая же душа может быть в металле?
      – Верно. В металле души нет. А вот у тебя душа должна лежать к работе. 
Надо сделать инструмент так, чтобы была радость тебе и тем, кто будет твоим 
инструментом пользоваться, чтобы боялись прикоснуться к лекалу грязными руками 
и не бросали его на верстак, а нежно клали