свою технику. На нашем фронте вместо 
«хеншеля126» над передним краем стала летать «рама» — «фоккевульф189». 
Вскоре наши наземные войска ее просто возненавидели. Она подолгу висела над 
артпозициями и окопами, корректируя огонь своей артиллерии. Наши пехотинцы не 
знали, что предпринять против этого наводчика. Они связывали с «рамой» все 
неприятности: внезапные артиллерийские обстрелы, налеты «юнкерсов», тяжелые 
потери, неудачные контратаки. И если наш истребитель сбивал ФВ189, ему 
аплодировали все, кто наблюдал за боем. Летчики тоже считали за большую удачу 
свалить корректировщика на землю.
      Весной 1942 года изза «рамы» погиб наш товарищ, чудесный летчик Даниил 
Никитин. Вот как это произошло. Возвращаясь с боевого задания, он увидел, что 
над нашим передним краем висит ФВ189. Никитин с ходу атаковал его, но 
выпущенная им пулеметная очередь прошла мимо, поскольку «рама» искусно 
маневрировала. Летчика огорчил промах. Он уже собирался повторить заход, когда 
с высоты на него свалилась пара «мессеров», прикрывавшая своего корректировщика.
 Прорваться к «раме» в этой обстановке было невозможно, да и горючего у нашего 
истребителя осталось в обрез. После короткого боя с «мессерами» Никитин 
возвратился на аэродром.
      В те дни мы с Даниилом летали на одном самолете, сменяли друг друга. 
Поэтому я его встретил первым. Спрыгнув с крыла на раскисшую землю, он 
выругался. Такое с ним бывало очень редко. Значит, случилось чтото неладное.
      — Ты чего такой злой?
      — Понимаешь, был рядом с ней и промахнулся. Жаль, винтом не рубанул по 
килю. Не сбил… Позор!
      И он рассказал, что произошло с ним в воздухе. Мне стало ясно, что 
Никитин, увидев «раму», просто погорячился — уж очень хотелось свалить эту 
ведьму. А если бы он, набрав высоту, обрушился на нее сверху стремительным 
ударом, наверняка добился бы успеха. Такая внезапная атака почти всегда 
неотразима. Свое мнение я тут же высказал товарищу.
      На следующее утро Никитин снова первым вылетел на разведку. А я на УТ2 
отправился на соседний аэродром, где находились наши мастерские: надо было 
опробовать отремонтированный МИГ и пригнать его в полк.
      Все это решил сделать к возвращению Никитина. Не хотелось, чтобы самолет 
простаивал на аэродроме. И всетаки я немного не уложился в срок. Летел и ругал 
себя за опоздание. Но каково же было мое удивление, когда я, вернувшись, увидел 
нашу стоянку пустой.
      — Подбили, наверное, — грустным голосом сказал техник.
      Я тоже об этом подумал: «Значит, гдето сел на вынужденную. Такой летчик 
самолета не бросит».
      До вечера ждали, звонили, разыскивали. После ужина летчики собрались в 
землянке. Все думали о Никитине. Его школьный товарищ Андрей Труд, наверно, уже 
в десятый раз прокручивал на патефоне одну и ту же заигранную пластинку. И 
только потому, что в записанной на ней песенке были слова: «Тебя здесь нет…» Я 
не выдержал и остановил патефон:
      — Хватит, Андрей, этой сентиментальной тоски.
      Скрипнула дверь. Не он ли? Нет, вошел адъютант командира эскадрильи.
      — Звонили из штаба дивизии, — доложил он. — Самолет упал на переднем крае.
 Летчик не выпрыгнул.
      Утром группа наших товарищей выехала на передовую. Командир стрелкового 
батальона показал им через амбразуру наблюдательного пункта место, где упал 
самолет. И рассказал о последнем воздушном бое Никитина с четырьмя 
«мессершмиттами».
      Сначала над передним краем повисла «рама». Вдруг откуда ни возьмись 
высоко над ней появился наш истребитель. Он, словно сокол, стремительно упал с 
заоблачной выси на вражеского корректировщика и открыл огонь. Тот сразу 
загорелся и рухнул на землю. А на нашего МИГа набросились четыре «мессера». 
Никитин бился отчаянно. Одного фашиста он поджег, другого — таранил. У его 
машины тоже отлетело полкрыла. Самолет вместе с летчиком врезался в 
заболоченный луг.
      Под покровом ночи наша полковая группа добралась до этого места. Там 
валялись лишь обломки крыльев и хвостового оперения. Мотор и кабина самолета 
вошли в землю на несколько метров. Барахтаясь в грязи, авиаторы попробовали 
откопать останки машины и вытащить тело Никитина. Но мешала вода, которая 
моментально заполняла яму. А откачать ее было просто невозможно. Стало ясно, 
что, совершив героический подвиг, Даня сам навсегда похоронил себя на 
болотистом берегу реки Миуса, вблизи села Мамаев Курган.
      А через несколько дней полк с почестями похоронил Лукашевича. Его жизнь, 
испытанная в боях с «мессерами» и в зенитном огне «эрликонов», оборвалась от 
нелепого случая.
      К тому времени уже все наши летчики отказались от фонаря на кабине МИГ3. 
На большой скорости он не открывался, и в критический момент летчик не мог 
выброситься с парашютом. Но в мастерской, где ремонтировалась машина Лукашевича,
 пренебрегли мнением летчиков и поставили фонарь.
      И вот печальный результат: едва Лукашевич взлетел, как управление машиной 
вдруг заклинилось и она камнем понеслась к земле. А пилот не смог открыть 
фонарь и оставить кабину. Он погиб под обломками самолета, в фюзеляже которого 
под тягой нашли забытый слесарем медный молоток.
      Вместе с Лукашевичем мы проложили немало боевых маршрутов на карте и в 
небе. Его нелепая смерть и гибель Никитина сильно подействовали на меня. Я стал 
раздражительным.
      В один из хмурых дней этой бесцветной весны меня вызвали в штаб дивизии. 
Заместитель комдива сообщил, что на нашей