вому. Гости пришли без подарков. Стол 
не оглашался «выстрелами» шампанского. Закусывали только сибирскими пельменями 
с уксусом. И всетаки было весело и подомашнему уютно. Мы пили за счастье 
новобрачных, за боевые успехи, пели под гармошку песни, кричали «горько»…
      Глубокой ночью стали расходиться.
      Утром мое звено вызвали на КП.
      Мороз жуткий, над землей дымка, а вылетать надо немедленно. Остывшие 
моторы заводятся не сразу… Выруливаю свой МИГ на взлетную полосу. Двигатель 
попрежнему «чихает», на высоких оборотах не тянет. За мной стоят самолеты 
Лукашевича и Карповича. Время идет, пора вылетать, а мотор барахлит. Оставляю 
свою машину и иду к Лукашевичу. Он вылезает из кабины и уступает самолет мне.
      Взлетаю, набираю высоту, разворачиваюсь. Где же Карпович? В воздухе его 
нет. Какойто самолет катится по аэродрому. Наверно, у Карповича отказал мотор, 
и он решил вернуться. Мой тоже время от времени дает перебои. Что же делать? И 
мне возвратиться? Но разве можно с этого начинать новый год? Нет. И я иду на 
задание один.
      Внизу, сколько глазу видно, заснеженные просторы. Горизонт затянут 
морозной дымкой. Хорошо видны лишь шахтерские поселки, железная дорога и черные 
заводы угасшего Донбасса. А мне нужно искать скопление вражеских танков и машин,
 колонны войск. Снижаюсь, чтобы лучше различать населенные пункты: все живое 
холод загнал в помещения. Где дымок, там и люди.
      Кабина у меня открытая: еще летом мы отказались от фонарей. Но мне 
достаточно тепла от радиатора. Только вот мотор изредка пугает перебоями, его 
хлопки отдаются в сердце.
      На земле ничего интересного не видно. Выходит, гитлеровцы предпочитают 
боям праздник, отсиживаются у печек? Что ж, и об этом важно знать. А это что за 
темные кучки на снегу? Снижаюсь и вижу: у костров — группы людей, а поодаль — 
заиндевевшие танки.
      Открываю огонь. Гитлеровцы, словно зайцы, бегут к танкам, под защиту 
брони.
      Возвратившись домой, я доложил о результатах разведки.
      — А что с машиной Карповича?
      — Прогрелась — взлетел.
      Взлетел… Именно в эти минуты Карпович отчаянно боролся за жизнь.
      В землянку ворвался грохочущий рев мотора. Самолет шел над поселком, едва 
не задевая за крыши домов. Вот он развернулся и пошел на посадку. Наблюдая за 
ним, мы сразу поняли, что произошло чтото неладное: казалось, машина вела 
пилота, а не он ее. Самолет плюхнулся на землю, пробежал сколько мог и 
остановился. Лопасти винта сразу же замерли.
      Подбежав, мы увидели сначала развороченный снарядом борт МИ Га, а потом и 
летчика, безжизненно упавшего грудью на приборную доску. Вся кабина была залита 
кровью. И как он только привел самолет?
      Карпович летал на разведку в район Сталино. Там всегда мы натыкались на 
мощный заслон зенитного огня. Как все произошло, мог рассказать только сам 
летчик. А его в бессознательном состоянии увезли на медпункт. На последнем 
дыхании он дотянул самолет до аэродрома.
      А вскоре мы с горечью узнали, что Карпович, возможно, к нам уже не 
вернется. Ему оперировали раздробленную осколками руку.
      В полк прибыла новая группа молодых летчиков — с виду очень хрупких 
парней. С ними нужно было комуто заниматься. Когда Виктор Петрович вызвал меня 
к себе, я сразу догадался зачем. Он составлял учебную программу для специальной 
эскадрильи. Командиром туда назначили капитана Павла Крюкова, а меня — его 
заместителем.
      Крюкова я знал давно. Коренастый, невысокого роста и немного медлительный,
 он с первых дней войны стал для меня образцом. Пал Палыч, как мы любовно 
величали его, храбро воевал на ХалхинГоле, за мужество был награжден орденом 
Красного Знамени. Я уважал этого летчика не только за его боевые заслуги, мне 
нравились его рассудительность, душевная чуткость.
      Для учебы нам дали десять стареньких И16 и перебросили на отдельный 
аэродром. Наш полк и после того, как стал гвардейским, все еще воевал на 
устаревших самолетах.
      Среди новичков сразу выделились своей бойцовской хваткой Вербицкий, 
Науменко, Мочалов и Бережной. Им пришлось по душе фронтовое обучение. После 
занятий в землянке — у классной доски и с макетами самолетов — мы чуть ли не 
каждый день летали «сдавать экзамены» в боевых условиях. Нашей учебной 
эскадрилье целиком доверили штурмовку вражеских эшелонов и станций. Старик И16,
 вооруженный реактивными снарядами, становился грозой для вражеских 
железнодорожников.
      В те дни у нас родился новый прием штурмовки. Обычно истребители 
атаковывали цель с большой высоты и обстреливали ее с крутого пикирования. Мы 
же летали теперь в низком небе, под облаками, нередко во время снегопадов. В 
таких условиях прицельный огонь можно вести только с пологого пикирования. 
Попробовали — получилось неплохо. При атаке объемных целей — автомашин, 
паровозов — новый метод оказался даже эффективнее, чем старый. И это вполне 
естественно: продолжительность ведения огня увеличилась, а дальность стрельбы 
сократилас