Выпускаю шасси аварийно. Покачав крыльями, чтобы шасси лучше встали на места, 
иду на посадку.
      Пока все идет нормально, даже сверх ожиданий. Если после таких передряг 
самолет уверенно пробежал по полосе и послушно остановился, значит финиш 
отличный.
      Отрулив машину на стоянку, выключаю мотор и некоторое время сижу 
неподвижно. Настолько устал, что нет сил выбраться из кабины. Перед глазами 
встают картины только что проведенного боя. Снова, как наяву, вижу круги винтов,
 желтые коки, горящий «мессершмитт», дымящийся самолет Семенова. Тяжело 
сознавать, что не успел защитить его. А то, что разведка не удалась, меня не 
тревожит. Не по моей же прихоти завязался бой. Важно только, чтобы Семенов 
возвратился…
      Поднимаю голову и глазам своим не верю: ко мне бежит Семенов. Я, как при 
аварийной выброске, бью по замку парашюта, чтобы спали плечевые ремни, и 
выскакиваю из кабины.
      — Как ты здесь очутился? — удивленно спрашивает Семенов. — Он стоит рядом,
 готовый принять меня на руки. — Тебя же подожгли! Я сам видел, как падал твой 
горящий самолет.
      — Не вышло у них, — отвечаю. — Только дырок в самолете наделали. А мне 
показалось, что тебя подожгли.
      — Что ты? В моей машине нет ни одной пробоины!
      — А почему же самолет дымил? Винт не облегчил, что ли?
      — Ну да.
      — Вон оно что. Только меня с толку сбил. А почему домой ушел?
      — Мотор барахлил, сам же видел. А потом, заметив, что твой самолет падает,
 решил, что ты сбит. Одному там неразумно было оставаться… Я уже доложил 
командиру, что упал в районе Унгеи.
      — Все ясно. Пошли докладывать, ведь заданието не выполнено.
      — А сбитый «мессершмитт»?
      — За это не будем прятаться.
      Я шел и думал: неужели Семенов струсил? Неужели он решился оставить друга,
 который, защищая его, чуть не поплатился жизнью?
      Забегая наперед, скажу, что эта мысль и потом долго мучила меня. Только 
трагическая гибель Семенова помогла мне отбросить всякие подозрения и сохранить 
добрую память о бойце первых легионов, из которых мало кто дожил до наших дней.
      Выслушав мой доклад, командир полка долго молчал, потирая пальцами лоб; 
оживившись, весело сказал:
      — Ну вот и хорошо! Значит, убедился, что желтолобых можно колошматить! Но 
на разведку всетаки надо сходить. Бери другой самолет и отправляйся с 
Семеновым. Да не бросайте друг друга, за руки держитесь. Да, да, за руки, как 
школьники, когда переходят улицу.
      …Переправа, еще переправа… Сколько навели их немцы за одну только ночь! 
Сколько вражеских войск уже перебралось через реку и растеклось по нашей земле! 
Тяжело было наблюдать эту картину с бреющего полета, а еще тяжелее — 
докладывать обо всем увиденном командиру полка.
      Горькая участь выпала в первые дни войны на долю румынского города Яссы. 
Гитлеровцы сосредоточили здесь огромное количество войск, предназначенных для 
наступления на; Кишинев и Одессу. Наше командование своевременно разгадало их 
замыслы и нацелило на этот город крупные силы авиации. Мне самому не раз 
доводилось бомбить и штурмовать его улицы, забитые войсками и техникой 
противника.
      Вот и сегодня летим на Яссы. О том, что мы должны сопровождать СБ, нам 
сообщили с запозданием, и теперь приходится догонять свои бомбардировщики.
      В заданный район мы пришли, когда СБ уже начали обрабатывать цели. 
Большой, еще недавно отливавший белизной город походил на огромную дымящую печь.
 Насыщенный немецкими зенитными батареями, он сам накликал на себя удары с 
воздуха.
      Кружим над бомбардировщиками, маневрируя между разрывами зенитных 
снарядов. Вражеских истребителей пока не видно. Возможно, они гдето за 
облаками подстерегают нас. Вдруг вижу, как один СБ вспыхивает и, перевернувшись,
 факелом летит к земле. Конечно же, его сбила зенитка.
      Терпение лопнуло. Довольно «утюжить» воздух в ожидании «мессершмиттов». 
Покачав крыльями, увлекаю за собой Дьяченко и Довбню. Снижаемся до шестисот 
метров и отходим чуть в сторону, туда, где реже облака дыма. По вспышкам 
выстрелов находим вражескую зенитную батарею и пикируем на нее. Расчеты не 
выдерживают нашего пулеметного огня, бросают орудия, бегут в укрытия.
      Делаем второй заход, третий… До боли в пальцах жму на гашетки. Хочется 
машиной ломать стволы зениток.
      Заметив, что зенитный огонь утих, наши бомбардировщики делают заход для 
очередной атаки. Немецкие истребители, видимо следившие за нами, моментально 
спускаются со своих высотных «площадок» и устремляются к СБ. Рассчитывают на то,
 что мы их не увидим, но первый же «мессер», выскочивший изза дымовой завесы, 
буквально напарывается на пулеметную очередь, выпущенную Дьяченко. Огненная 
трасса прошивает ему «живот», и он, объятый пламенем, сваливается вниз. 
Остальные вражеские истребители сразу же уходят в сторону. Мы набираем высоту и 
берем курс на аэродром, охраняя бомбардировщики.
      Я радовался за Дьяченко, сбившего первый «мессершмитт». В те дни такая 
победа была событием в жизни каждого летчикаистребителя. И дело тут не только 
в похвале командира и товарищей. Самое главное: у него укреплялась вера в силу 
нашего оружия, он наглядно убеждался в том, что «мессершмитты» и «юнкерсы»