заняться совершенствованием. Пилотировал я неплохо, но в воздушном бою этого 
было далеко недостаточно. Ключ к победе – в сочетании манёвра с огнём. А с 
огнём у меня в то время было слабовато. Тренировочные стрельбы по конусам не 
удавались. Дветри пробоины в конусе мало устраивали. Не таким должен быть 
настоящий, убийственный огонь истребителя.
      Почему же так плохо обстоит дело со стрельбой по конусу? Я засел за 
расчёты. Пригодились давние занятия в Новосибирске в вечернем рабочем институте.
 Оки помогли мне с математической точностью определить ту дистанцию, с которой 
следовало открывать огонь. Своими расчётами я старался найти правильное 
исходное положение для атаки в упор.
      В ближайший лётный день я испытал свои расчёты на практике. Секрет 
состоял в том, что, найдя определённый угол подхода к конусу, я атаковывал его, 
нажимая на гашетки пулемётов в тот момент, когда по старой, установившейся 
практике уже давно бы следовало отваливать в сторону. Для меня, молодого 
лётчика, это было большим риском – при малейшей неточности вместо конуса я мог 
всю пулемётную очередь всадить в самолётбуксировщик.
      Когда, закончив стрельбу, мы приземлились, лётчик, буксировавший конус, 
возмущённо сказал:
      – Что ты так прижимался? Ведь эдак и убить можно…
      Но меня ни разу не подвели ни глаз, ни рука. Я научился стрелять точно, с 
короткой дистанции. Стрельба с таких дистанций полностью соответствовала 
понятию о ближнем воздушном бое, мастерски владеть искусством которого, 
несомненно, должен каждый истребитель.
      Шли дни и месяцы. Зарницы военных гроз уже поблёскивали у советских 
границ. Коекто из соседейлётчиков побывал на ХалхинГоле. Отвоевали с 
белофиннами и вернулись с Карельского перешейка другие пилотыистребители.
      Немецкие танки раздавили Польшу, вторглись на Балканы. Немецкие 
парашютисты опустились в Норвегии, Голландии и на Крите. Немцы вошли в Париж. 
Над Англией шла воздушная война. Гитлеровцы захлёстывали потоками своих полчищ 
почти всю Европу. Зарубежные «нейтральные» военные специалисты восхищались 
«непобедимостью» германских танковых армий, германских воздушных флотов, 
утверждая, что нет в мире силы, которая могла бы противостоять им.
      С весны сорок первого года наша часть стояла на границе у Прута. И вот 
однажды на рассвете раздалась команда:
      – В воздух!
      Это было 22 июня…
      
2. Первые воздушные бои
      
      Настал час, когда от каждого советского лётчика потребовалось, чтобы он в 
жестоких боях с вероломно напавшим врагом доказал свою преданность Родине.
      Моё звено сразу же получило задание – сопровождать группу 
бомбардировщиков, летевших за Прут.
      Под крыльями машин блеснула пограничная река. Вот и цель. Ведущий самолёт 
подал сигнал, штурманы отбомбились, и мы повернули к своему аэродрому.
      Я был даже несколько разочарован таким исходом первого боевого вылета. Ни 
одной встречи с противником! Весь полёт я находился в напряжённом состоянии: 
глаза мои искали вражеские самолёты. Но воздух на нашем маршруте был чист. 
Вражеские истребители не оказали нам противодействия.
      Второй день войны был для меня более удачным. В паре с лётчиком Семёновым 
я полетел на разведку под Яссы – там находился немецкий аэродром. На подходе к 
Яссам мы встретили пять «мессершмиттов», идущих встречным курсом: три внизу и 
два вверху. До сих пор я знал германские машины только по силуэтам и схемам. 
Сейчас предо мною были живые немцы, они также заметили нас. Условным 
покачиванием крыльев я дал знать Семёнову: иду в атаку! Я был молод, горяч и ни 
одной секунды не колебался в принятом решении. Их было пятеро, а нас двое. 
Разве это могло остановить советских лётчиков? Никогда!
      Летал я тогда на «миге». Это была выносливая машина. На больших высотах 
она вела себя отлично: её скорость и манёвренность возрастали. Помню, в эту 
первую реальную встречу с противником меня охватило спокойствие, мысль работала 
быстро и напряжённо. Я ещё раз оценил обстановку: три «мессера» внизу и два 
вверху. План боя был решён мгновенно. Семёнов должен был – об этом мы 
договорились на земле – прикрывать меня. Набирая высоту, я встретился лоб в лоб 
с тройкой немцев, шедших в нижнем ярусе. Жёлтый, с резко обрубленными крыльями 
самолёт взмыл перед самым носом моего «мига». Я сделал разворот и оказался у 
него в хвосте.
      Но в этот момент один из «мессеров» верхнего яруса стал заходить мне в 
хвост. Белые трассы пуль прошли совсем рядом. Резким рывком, до полного 
потемнения в глазах, я рванул машину вверх, и немец остался в стороне. Он не 
смог сделать такой резкий манёвр.
      Осмотревшись, я увидел, что мой ведомый выходит из боя. Как позже 
выяснилось, у него сдал мотор. Пикируя, я свалился на ближайшего «мессера» и с 
очень близкой дистанции дал очередь. Вспыхнув, он рухнул вниз. Я проводил его 
взглядом, и это едва не стоило мне жизни. Ещё один немец подобрался ко мне 
сзади. Резкие удары вражеских снарядов разворотили левую плоскость и бак. 
Машина перевернулась. Вернув её в нормальное положение, я попробовал драться 
ещё. Но положение было незавидное – самолёт плохо слушался управления. Надо 
было выходить из боя. Я скользнул вниз, прижался к земле и, чувствуя, как 
машина теряет устойчивость, потянул на свой аэродром.
      Сел я, как обычно, зарулил по всем правилам и, выключив мотор, откинулся