начали задавать ему вопросы. Сколько было немцев? Как дрался погибший товарищ? 
Имел ли он возможность спастись?
      Потом наступило молчание. Хотелось спросить этого лётчика. «Почему же ты 
остался в сторонке? Почему предпочёл «уйти в кусты», почему не вступил в бой, 
если даже немцев было много?»
      Молчание длилось долго. Никто не задал этих вопросов. Но сам лётчик понял,
 что думают товарищи. Он вдруг стал защищаться, горячо доказывая, что его 
помощь всё равно была бы напрасной, так как самолёт уже подбили.
      Но его слова никого не убедили. Он обязан был, даже ценою своей жизни, 
притти на помощь товарищу. Чувство чести и дружбы требует этого – то великое 
чувство, которое сплотило нас в коллектив, определила линию нашего поведения: 
«все за одного, один за всех». Лётчик, нарушивший этот закон дружбы и 
товарищества, не мог ждать от нас снисхождения. По его словам, его первой 
мыслью было – броситься в атаку. Но он этого не сделал. Почему? Что удержало 
его? Опасность риска? Со всей страстностью мы обсуждали этот поступок. Мы тут 
же судили лётчика коротким, суровым и справедливым судом чести. Он осознал свой 
тяжёлый поступок и в боях доказал, что может рассчитывать на нашу дружбу. 
Характерно, что в эскадрилье после этого случая мы стали друг к другу ещё ближе.
 Наши отношения, отмеченные высокой требовательностью, закалялись в огне новых 
воздушных сражений.
      Как командир эскадрильи, а позже, полка, я придавал большое значение 
вопросу воспитания у молодых лётчиков чувства боевого товарищества, выработки 
правильного взгляда на характер той тактики воздушного боя, которая в основе 
своей имеет лётную пару. Три четверти, если не больше, успеха ведущего лётчика 
зависят от того, кто у него ведомый. Лётчики так и говорят: «Скажи мне, кто у 
тебя ведомый, и я скажу, как ты будешь драться». Ведомый должен быть сильным, 
смелым и умным лётчиком.
      Я долго присматривался к молодому истребителю Голубеву, изучал его манеру 
драться, брал его с собой в воздух и пришёл к выводу, что он сможет стать 
хорошим ведомым. В моих планах «свободной охоты», нового вида боевой 
деятельности советских истребителей, ведомый играл большую роль.
      Голубев – мой земляк – был спокойным, настойчивым и упорным сибиряком. 
Характером мы сошлись – он хорошо понимал цену дисциплины. Он хорошо понял и 
свою роль ведомого, хотя вначале придавал ей иное значение, нежели, то, 
которого требовала наша наступательная тактика воздушного боя.
      Однажды, ведя в паре с ним бой с немецкими бомбардировщиками, я обратил 
внимание, что он хотя и точно держался в строю, но «юнкерсов» почемуто не 
атаковал. Приземлившись, я спросил его:
      – Почему вы не расстреливали немцев?
      – Я же прикрывал вас сзади, – недоумевая, ответил Голубев, – вдруг бы 
появились «мессершмитты».
      Надо сказать, что обстановка закончившегося боя почти совершенно 
исключала это пресловутое «вдруг», которое помешало Голубеву использовать силу 
своего оружия. Сверху над нами находилась группа прикрытия. Кроме того, перед 
заходом на атаку я, как обычно, хорошо осмотрелся, наносил удар на повышенной 
скорости. Немецким истребителям, если бы они даже и появились, трудно было бы 
внезапно атаковать нас.
      Истоки голубевского «вдруг» лежали в неправильном понимании бытовавшей в 
лётной среде крылатой фразы «ведомый – щит ведущего», в огульном применении её 
во всех без исключения случаях. Я тут же постарался объяснить Голубеву 
ошибочность его взгляда. Правильнее было бы сказать, что они оба, и ведущий и 
ведомый в одинаковой мере должны быть щитами друг для друга. Ведь именно в этом 
и заложен смысл боевых действий пары самолётов. Пара – огневая единица, в 
которой каждый лётчик наносит удар противнику и в то же время своим огнём 
защищает напарника.
      В той лётной школе, где учился Голубев, да и в некоторых других, можно 
было видеть красочно нарисованные плакаты, на мой взгляд, ошибочно трактовавшие 
суть боевых действий пары истребителей. На этих плакатах обычно на первом 
самолёте – ведущем – изображался богатырь с мечом, направленным на противника. 
На другом – ведомом самолёте – лётчик держал в руках щит, прикрывая им своего 
командира от атак сзади. Воспитанный на таком понимании роли ведомого, молодой 
лётчик почти совсем исключал из своей практики полётов в качестве ведомого 
наступательные действия. А они, конечно, были необходимы. Случалось, что такие 
ведомые лётчики«щиты», совершив по многу боевых полётов, не выпускали из своих 
пушек ни одного снаряда. И вот, вылетит на поиск противника патруль из шести 
лётчиков, а дерутся с врагом, наносят ему удар только двое. Почему? Да потому, 
что командир патруля пару машин назначит в верхний ярус, для прикрытия, а в его 
ударной четвёрке активную силу – «мечи» – представляют только ведущие пар, Вот 
и выходит, что почти весь патруль занят прикрытием, а уничтожать противника 
может только треть лётчиков.
      Мы точно условились с Голубевым, как должна действовать пара в бою. 
Ведомый, кроме прикрытия ведущего, обязан и сам наносить удары противнику, 
наращивать силу атаки командира пары. И это действительно не только для боя с 
бомбардировщиками, но и с истребителями. А уж если последние подберутся сзади, 
святой долг ведомого предупредить об этом ведущего, отразить контратаку.
      – Запомни, – сказал я Голубеву, – боеприпасы надо не только возить в 
самолёте, но и уничтожать ими противника.
      Отправляясь в «свободную охоту», я сказал своему напарнику:
      – Вы должны уметь читать мои мысли, а я ваши… В воздухе никаких лишних 
слов! Сообщайте по радио только самое нужное. Коротко. Точно. Мы оба. – одна