– Ладно, ставь сюда, разберемся!

Когда сели за стол, я поздравил Ивана Ефимовича с днем рождения, пожелал ему, 
как полагается, здоровья и успехов в работе. Поговорили о делах житейских, а 
потом он сказал:

– Ты правильно сделал, что пошел учиться в академию. Я Юре тоже советую – надо 
обязательно обобщить, осмыслить опыт войны, подвести под него теоретическую 
базу. Тогда вам как офицерам цены не будет! Многие командиры моего поколения, 
по сути дела, были практики. Гражданская война – наша главная школа. 
Всевозможные курсы усовершенствования да учеба в частях – вот наши академии. Не 
многим посчастливилось получить фундаментальное образование. А в будущем без 
него нельзя. Все совершенствуется – люди, оружие, военное искусство. В будущей 
войне времени на раскачку, на исправление ошибок не будет. Исход ее решится 
сразу, в первых же сражениях. Отойти к Волге и вновь вернуться к границе уже не 
получится.

Иван Ефимович задумался, потом сказал:

– Да и в этой войне можно было не допустить такого глубокого вторжения в нашу 
страну. Стратегию молниеносной войны, сосредоточение больших сил на узких 
участках, глубокое вклинивание, в основном вдоль дорог, – все это гитлеровцы 
показали в боях с Польшей и Францией. Это все видели и знали. Вот и надо было 
готовить армию к таким боям. Учить отрезать эти клинья! Не отступать между 
дорогами, по которым мчались танковые и механизированные части фашистов, а бить 
их с фланга. Отсекать от тылов. А у нас целые армии тянулись назад, пытались 
создать новый сплошной фронт. Почему? Потому, что не знали тактику врага. 
Вернее, знали, но не воспользовались этим. А надо было учить наших командиров и 
войска на опыте боев в Европе, и они тогда, не боясь окружения, спокойно лишали 
бы горючего ушедшие вперед части противника. Наступательный порыв выдохся бы! 
Кроме этого надо было бы создать глубоко эшелонированную оборону. Вывести 
войска в поле. Окопаться, подготовить инженерные заграждения, минные поля. Вот 
на Курской дуге создали прекрасную глубокую оборону, и гитлеровцы сломали об 
нее зубы, а мы погнали их в шею! Да и наш одесский и севастопольский опыт 
показал – против хорошей обороны гитлеровцы ничего не могли сделать, даже имея 
превосходство в силах. Будь у нас боеприпасы и нормальное снабжение, не видать 
бы фашистам ни Севастополя, ни Одессы. Фашистов дальше Днепра можно было не 
пустить. Упустили эту возможность. Победа в войне готовится в мирное время. В 
конечном счете мы победили. В тысяча девятьсот сорок первом году я даже в нашей 
доктрине засомневался! Помнишь, как ее сформулировал Сталин? Мы чужой земли не 
хотим, но и своей земли ни вершка не отдадим никому. И еще – воевать, если 
придется, будем сразу на территории противника, добьемся победы малой кровью, и 
нам помогут братья по классу в тылу врага. В сорок первом при отступлении все 
это казалось несостоявшимся. Но правильность доктрины проверяется ходом всей 
войны и окончательным результатом. И вот, если посмотреть с этих позиций, что ж 
– мы завершили бои на территории противника, пол-Европы прошли; братья по 
классу, прогрессивные силы и все, кто ненавидел фашизм, нам тоже помогли; ни 
вершка своей земли мы не уступили. Вот только насчет «сразу» и насчет «малой 
кровью» не сбылось: война шла долго и на нашей территории и крови и жертв было 
много. Слишком много! В общем, как это ни горько, как это ни неприятно, а ради 
того, чтобы подобные беды не повторились, надо признавать свои ошибки и делать 
из них соответствующие выводы.

Сегодня об уроках войны написано много, они подробно анализируются в академиях 
при изучении тактики и оперативного искусства. Но надо учесть – Петров говорил 
об этом одним из первых, сразу после окончания войны. Это его мнение не всем 
нравилось, потому что недостатки и упущения, ставшие причиной наших неудач в 
1941 году, были на совести людей, занимавших тогда высокие посты.

В тот вечер говорили мы и о многом другом. Часов в девять генерал вызвал машину 
и поехал со мной навестить моих родителей. Он посидел с моими отцом и матерью, 
попил чаю, хотел послать водителя за остатками торта, но мама сама напекла 
очень много ради моего приезда и Ивану Ефимовичу, как «одинокому», без семьи, 
завернула в узелок разных пампушек. Вот тут я еще раз поразился памяти Ивана 
Ефимовича. Благодаря маму за печеное, он вдруг сказал:

– Доброе у вас сердце, Лидия Логиновна, мне вот, как «одинокому», пирогами 
спешите помочь. А я знаю, моя мать рассказывала, как во время войны вы не 
забывали ее и тоже помогли старушке. Спасибо вам!

Вот и такое он, оказывается, знал и помнил. А дело было так. Я приехал после 
ранения в короткий, десятидневный отпуск, во время которого навестил мать Ивана 
Ефимовича. Она жила на территории военного училища в светлой чистой комнате с 
небольшой верандой. Когда я расспросил, как она живет, Евдокия Онуфриевна 
сказала:

– Все хорошо, мне помогают, обеды дают из курсантской столовой. – Потом, 
помолчав, добавила: – Стара я. Пища бойцов груба для меня. Кашки хочется. А 
сварить не из чего.