населения это, может быть, и неплохо, но военных, которым завтра выступать в 
бой, такая обстановка расслабляет. Вам надо немедленно перебраться куда-нибудь 
рядышком с Хасавьюртом. Связь вам обеспечим». Я ответил, что для передвижения 
нам нужно три большегрузные автомашины: для ротации, стереотипного и наборного 
цехов. Командующий поморщился, кивнул и сказал: «Торговаться не будем. Один 
„студебеккер“ дам. На большее в ближайшее время не рассчитывайте. Подниметесь 
за два-три рейса, но из города выбирайтесь. Ну а теперь о работе. На что 
собираетесь нажимать?»

И тут я вытащил свои «тезисы» и стал читать их по порядку пункт за пунктом, 
после каждого поднимая глаза на Петрова. Он согласно кивал. Я уже начинал 
внутренне торжествовать. Значит, все правильно. Когда я кончил читать, 
командующий снова кивнул и, протянув руку, сказал: «Дайте-ка сюда…» Пока он, 
задумавшись, перечитывал наше творение, я обратил внимание на регулярно 
повторявшиеся кивки и вдруг понял: ведь это чисто конвульсивное подергивание 
головой, которое бывает после тяжелой контузии. А тем временем генерал Петров 
усмехнулся и, подняв глаза на меня, решительно и твердо сказал: «Есть все, и 
нет главного. Надо буквально в считанные дни сломать мирные настроения. У нас 
сегодня нет непосредственного соприкосновения с противником. Войска армии в 
массе своей еще не обстреляны. Правда, они в окопах, но впереди и вокруг тишина.
 И это создает видимость вольготного, мирного существования. А 
разрозненные отступающие части, которые нам приходится пропускать через свою 
линию обороны и задерживать их уже в тылу, порой привносят дух паники. 
Запомните: через пять дней, самое большое через неделю, нам придется боем 
встретить передовые наступающие немецкие части. Значит, надо создать предбоевой 
накал, помните, как у Блока: „И вечный бой! Покой нам только снится…“ А нам он 
и сниться не должен. На политическом языке это называется быть бдительным на 
каждом участке и каждую минуту». Петров встал из-за стола и, опуская на него 
кулак в конце каждой фразы, как бы ставя точку, заговорил горячо и 
темпераментно: «Газета может и должна создать среди солдат и офицеров боевую 
приподнятость, если хотите, определенную жажду боя… Вам виднее, как это лучше 
сделать, но мне кажется, что все материалы надо пронизывать именно этим тоном, 
и немедленно. Повторяю – речь идет о нескольких днях, а потом начнется проверка 
боем. И все время бить в одну точку. Терек – наш последний рубеж. Дальше 
отступать некуда. Народ не позволит и не простит. И учтите еще состав нашей 
армии. Две азербайджанские дивизии, одна армянская, одна грузинская. Я вот 
несколько номеров газеты бегло просмотрел, у вас все больше фотографии русских, 
украинцев. Не годится так. Раз основная сила армии – народы Кавказа, значит, 
надо их славу поднимать, отыскивать героев среди них, использовать их 
национальные традиции и даже предания. Вот, например, у азербайджанцев есть 
свой национальный герой древности – Кёр-оглы, у грузин – Адмиран, Тариэл. 
Поднимайте дух бойцов на примерах подвигов их предков. Это создаст у них и 
гордость и уверенность. А русские не обидятся. Мы все за Россию воюем. Писать 
надо смело и взволнованно, может быть, даже словом рядового солдата – из тех, 
кто уже воевал, и тех, кто встретит этот бой впервые. Чтобы шло это слово от 
души, говорило о самом дорогом – о жизни, светлой любви к отчизне и сокрушающей 
ненависти к поработителям. Это должно быть слово перед боем. Слово призыва: 
стих, рассказ о подвиге и совет бывалого, очерк и отчет о партийном собрании. И 
в первую очередь привлечь к участию опытных разведчиков, истребителей танков, 
артиллеристов и минеров. Не забыть письма из тыла. Письма родителей и родных. 
Пусть они звучат как наказ родины. И все это в течение самых ближайших дней, 
начиная буквально с завтра… Итак, устранить размагниченность, создать боевой 
накал, а уже потом все, что вы наметили и написали». И, протягивая мне два 
листка нашей «программы», генерал Петров закончил: «Очень хочу, чтобы газетчики 
поняли, почувствовали обстановку и самым оперативным образом повернулись сами и 
повернули других к решению нашей главной проблемы. Если все ясно, то у меня 
больше вопросов нет». И когда я уже повернулся и сделал шаг к двери, 
командующий добавил: «А с городом поскорее прощайтесь. Насчет машины зайдите к 
начальнику автоотдела. Я ему позвоню».

Уже после первой встречи у меня создалось убеждение, что Петров человек 
крупного масштаба, большой культуры, с широким политическим кругозором. И 
боевой. Одесса и Севастополь говорят о многом. И вот эта еще способность наряду 
с большими категориями не забывать маленьких, казалось бы, частных вопросов: 
обремененный огромными задачами и величайшей ответственностью за судьбу 
бакинского направления, он не забыл о такой мелочи, как машина для редакции, – 
нам ее выделили… После первой встречи, несмотря на некоторый афронт с нашими 
наметками по работе газеты, я уходил от Петрова под его обаянием, с желанием 
завтра же во весь голос сказать через газету то, что не просто приказал, а в 
чем меня убедил командующий… О своем визите к командующему и планах я тут же 
рассказал Уранову. Получил «добро» на исполнение. Шагая по комнате, Уранов 
говорил: «Вот видишь, я тебя предупреждал, что наш командующий человек особый. 
Он сразу тебе главную точку нашел. Узнаешь поближе – полюбишь его». Было ясно, 
что сам Уранов уже переживал этот период влюбленности. Но не только он. Петрова 
действительно полюбили в войсках. Полюбили, несмотря на довольно крутой нрав, 
за справедливость, за безусловную личную смелость, за уменье слушать и 
прислушиваться к голосу самых простых людей, за чуткость и отзывчивость.

Дальше я привожу рассказ В. И. Уранова: