– Я все время прислушивался к бою: где он происходит. И вот взрывы и треск 
автоматов и пулеметов постепенно приближались. И настал день, когда мы уже 
стали слышать стрельбу позади нас. Связи телефонной с частями уже не было. 
Послал я красноармейца узнать: есть ли еще кто впереди нас? Но красноармеец не 
вернулся, видно, погиб, а может быть, и попал в лапы фашистов. Послал я другого 
разведчика, он вернулся и говорит, что впереди никого нет.

После этого я сам пошел в Инкерман, где находился, как я знал, штаб Двадцать 
пятой дивизии, командовал ею Коломиец. Когда я зашел в блиндаж, командир 
дивизии сидел за столом, держась руками за голову. Я спросил его: «Как обстоят 
дела?» Он сказал коротко: «Все погибли, в живых почти никого не осталось, но 
будем держаться сколько сможем». Дивизия держалась еще четыре дня. До этого, 
зажигая определенные отрезки бикфордова шнура, я проверил, сколько времени они 
горят. Уже все было подготовлено к взрыву, во все штольни проведен бикфордов 
шнур, присоединен к толовым шашкам и ящикам с порохом. Если по какой-то 
случайности шнуры погаснут, я, чтобы взрыв произошел наверняка, заложил в 
боеприпасы мины с часовым механизмом. И вот настал момент, когда мы уже сами 
увидели фашистов. Большая их колонна остановилась вдоль речки Черной, и солдаты 
выпрыгнули из автомобилей и танков, пили воду, умывались, плескались. А справа 
от нашей высоты вдоль ската стояла колонна танков.

Я не хотел рисковать всем личным составом и поэтому спросил: «Кто остается со 
мной добровольно?»

Из тех, кто вышел вперед, я оставил старшего техника-лейтенанта Палея и рядовых 
Кондрашова, Брюшко и Гаврилюка. Вот впятером мы и остались, чтобы произвести 
взрыв, а весь остальной личный состав с капитаном Зудиным стал пробиваться к 
своим. Я говорю «пробиваться» потому, что к тому времени нас уже со всех сторон 
окружили немцы. Когда все ушли, я посмотрел на оставшихся товарищей и спросил, 
понимают ли они, что при взрыве мы можем погибнуть, не успеем далеко убежать. 
Они были согласны на такси крайний исход и ответили: «Погибнем все, но 
боеприпасы фашистам не дадим!» – «Ну, тогда давайте начинать». Мы подожгли 
шнуры и побежали прочь от штолен через балку, на другую сторону. Мы успели 
отползти метров на триста – четыреста. И вдруг раздался такой ужасный взрыв и 
так задрожала земля, что мне показалось, что она вообще перевернулась. Я упал и 
потерял сознание. Не знаю, сколько я пролежал, но очнулся оттого, что меня 
трясли за плечи и Кондратов спрашивал: «Товарищ начальник, вы живы?» Я 
посмотрел вокруг и сначала не понял, что же произошло: все было вокруг бело, 
как будто выпал снег. И только потом я осознал, что это взрывом выбросило на 
поверхность белый камень, который превратился в пыль, и вот он осел, и все 
стало белым.

Помогая друг другу, потому что все были контужены, мы побрели в сторону города 
и там стали пробираться к морю. Город был разрушен, всюду валялись убитые. 
Около одной из развалин я обнаружил знакомого мне директора завода шампанских 
вин Петренко, он был ранен. Я его взвалил на себя и вынес. В одном месте нас 
свои приняли за немцев и чуть не обстреляли. Ну, в общем, с большим трудом мы 
добрались до берега моря. Здесь отходили последние катера, баржи. Брали главным 
образом раненых. Я прыгнул на один из последних отходящих катеров, но не достал 
до борта и упал между катером и набережной. Меня выловили матросы и втащили на 
катер. Как потом выяснилось, я ушел вовремя: гитлеровцы объявили розыск меня… 
Да, после ущерба, который принес взрыв гитлеровцам, они с ног сбились в поисках 
виновника. Гестаповцы осматривали всех, кто оказался у них в плену. Они даже 
нашли похожего на меня человека…

Надо сказать, что Прокофий Павлович был рыжий, и вот они нашли похожего на него 
здоровяка, одели его во флотскую форму и привозили в места, где были 
сосредоточены наши пленные и гражданское население, показывали этого двойника и 
спрашивали: «Не видел ли кто-нибудь морского лейтенанта, похожего на этого 
человека?» Была обещана награда тому, кто его обнаружит. Но Саенко обнаружить 
конечно же не удалось, потому что в это время он уже был далеко.

– Как дальше сложилась ваша судьба, Прокофий Павлович?

– Я служил в других частях по своей специальности, по хранению и выдаче 
боеприпасов. Когда Севастополь был освобожден, я тут же вернулся в родной город.


Но на этом не кончаются испытания в жизни Прокофия Павловича Саенко. Судьба его 
сложилась трудно не только в годы войны. Вот уж, казалось, после увольнения 
настала пора отдохнуть от всего пережитого. Но не получилось так у Прокофия 
Павловича. В 1957 году он тяжело заболел, стало отказывать сердце. Может быть, 
это началось со стресса, когда он считал секунды над горящим бикфордовым шнуром,
 эти секунды тогда отсчитывало и его замиравшее сердце. В общем, случилось так, 
что он лег в постель и пять лет пролежал без движения. Иногда он по двое суток 
не приходил в сознание. Сердце делало очень мало ударов в минуту. Он задыхался, 
и никто ничем не мог ему помочь. Нет лекарств от этой болезни. Однажды, когда 
он находился в госпитале, начальник отделения показал ему свежий номер журнала 
«Огонек», в нем была статья о работах академика Бакулева. Врач сказал: «Вот 
единственный человек, который может тебе помочь. Но он далеко, в Москве. Пока у