Фронт не линия на карте, а люди


Я поставил перед собой задачу рассказать о жизни Ивана Ефимовича Петрова, 
поэтому не имею возможности подробно говорить о многих достойных людях, которые 
совершали подвиги в ходе этих боев. Петров обо всех героях знал. Он высоко 
ценил мужество и стойкость своих подчиненных и сам черпал силы в их стойкости и 
в своей вере в них. Это была одна из важных черт характера Петрова. Вот 
свидетельство Крылова, человека, очень хорошо знавшего Ивана Ефимовича:



«В самые трудные дни Севастопольской обороны Иван Ефимович возвращался из 
частей воодушевленным. Стойкость, мужество бойцов и командиров заряжали его 
новой энергией. И, должно быть, часто помогали как бы иными глазами взглянуть 
на оперативную карту, когда обстановка на ней сама по себе выглядела 
малоутешительно. Фронт для него всегда был не линией на карте, а прежде всего 
сплошной массой живых людей. В командарме, которого под Севастополем редкий 
солдат не знал в лицо, как бы концентрировалась их воля, твердость духа, общая 
решимость одолеть врага».


В 1954 году я окончил московский Литературный институт имени А. М. Горького. И 
в один из осенних дней навестил Петрова. Он тогда жил в Москве и занимал 
должность начальника одного из главных управлений Министерства обороны.

Хочу обратить внимание читателей на эту должность и на то, что именно Петров на 
нее был назначен. В послевоенные годы я работал в Генеральном штабе и знаю – 
шло обобщение опыта Великой Отечественной войны, создавались новые уставы 
Советской Армии. Не успели их создать и внедрить в боевую подготовку, появилось 
атомное оружие. Не было ни теории, ни практики его применения. Необходимо было 
создавать совершенно новые стратегию, оперативное искусство и тактику.

Об этой огромной и ответственной его работе я расскажу позднее, а сейчас 
возвращаюсь к намерению показать, что источник силы и вдохновения для Петрова 
был в солдатах и офицерах, которыми он командовал.

Петров в тот день расспросил меня об учебе в институте. Я рассказал о науках, 
которые мы изучали, о том, что в первый год моим творческим руководителем был 
Константин Федин, затем три года Константин Паустовский, а на выпускном курсе – 
Александр Чаковский, что защищал я диплом перед комиссией, возглавляемой 
Леонидом Соболевым.

Петров слушал меня не только внимательно, а с какой-то нескрываемой 
восторженностью, я чувствовал: имена писателей, которые называю, студенческая 
жизнь в стенах Литературного института звучали для него прямо как музыка. И это 
действительно было так. Иван Ефимович очень много читал, знал литературу 
глубоко, любил ее. Он сказал мне тогда искренно:

– Как я тебе завидую, Володя! Ты молодой и уже прошел большой путь, одна война 
чего стоит! Такой запас наблюдений и впечатлений очень полезен для писателя. Я 
вот не сумел реализовать в своей жизни небольшой, правда, но все же отпущенный 
мне природой дар – дар живописца. Пишу для отдыха, для души. Живопись – мое 
увлечение, отдохновение и радость. Жаль, что для этого приятнейшего дела у меня 
совсем нет времени.

Я видел картины Ивана Ефимовича, они написаны маслом и акварелью, больше 
пейзажи. Написаны умело, почти профессионально, что даже породило легенду, 
будто он учился в Строгановском училище. Однако это не подтверждается ни 
разговорами, которые мне довелось с ним вести, ни его автобиографией.

Тогда, в том разговоре, Петров и высказал запомнившееся мне соображение, из-за 
чего я, собственно, и забегаю в 1954 год:

– Не помню точно слов Льва Толстого, но смысл их в том, что русский человек 
особенно ярко проявляется в обстоятельствах критических, он не падает духом 
даже в безвыходных ситуациях, находя в себе силы преодолеть их. В боях за 
Одессу и Севастополь, да и в других боях, я убедился в справедливости этого 
наблюдения Толстого. Обрати, Володя, внимание на эту очень важную, на мой 
взгляд, особенность нашего национального характера. Именно в труднейших 
испытаниях, когда у других опускаются руки и смертная обреченность сковывает 
способность действовать и мыслить, у русского, а теперь советского воина словно 
второе дыхание открывается, он бьется до последнего вздоха и, даже погибая, 
своим бесстрашием наносит поражение врагу, потому что, видя эту несгибаемость, 
враг теряет уверенность в себе в дальнейших боях. Если ты когда-нибудь будешь 
писать про севастопольцев, то найдешь сотни ярких примеров, подтверждающих это. 
Вот хотя бы история защитников одиннадцатого дзота, или батареи Пьянзина, 
которая била из зениток по танкам, или вот загадочный взрыв складов, который