престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной. — Я поднимаю мой бокал 
за военных руководителей. Сталин не питал никаких иллюзий относительно 
предстоящих нам трудностей: — В эти дни в истории Европы произошли изменения — 
радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без 
такого союза выиграть войну было бы невозможно. Но союз против общего врага — 
это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело — поставленный союз для 
обеспечения мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, — 
хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь 
завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы 
обеспечения безопасности и укрепления мира, — это большое достижение. Это 
поворотный пункт. — Я провозглашаю тост за успешное завершение Думбартон-Окса и 
за то, чтобы наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился 
после войны; за то, чтобы наши страны не погрязли только в своих собственных 
делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что в 
дни мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни 
войны. Моя очередь была председательствовать на нашем последнем обеде 10 
февраля. За несколько часов до того, как Сталин должен был приехать, в 
Воронцовский дворец прибыл взвод русских солдат. Они заперли двери по обе 
стороны приемных залов, в которых должен был проходить обед. Была расставлена 
охрана, и никому не разрешилось входить. Затем они обыскали все — смотрели под 
столами, простукивали стены. Моим служащим приходилось выходить из здания, 
чтобы попасть из служебных помещений в комнаты, где они жили. Когда все было 
подготовлено, прибыл маршал, в самом приветливом настроении, а немножко позже 
прибыл президент. Во время обеда в Юсуповском дворне Сталин провозгласил тост 
за здоровье короля в такой форме, что, хотя он и предполагал, что тост 
получится дружественным и почтительным, мне он не понравился. Сталин сказал, 
что в общем и целом всегда был против королей и держит сторону народа, а не 
какого бы то ни было короля, но что в этой войне он научился уважать и ценить 
английский народ, который уважает и чтит своего короля, и что поэтому он хотел 
бы провозгласить тост за здоровье английского короля. Я не был удовлетворен 
такой формулировкой и попросил Молотова разъяснить, что этих тонкостей Сталина 
можно было бы избежать и предлагать в дальнейшем тост за здоровье «глав трех 
государств». Поскольку на это было дано согласие, я тут же ввел в практику 
новую формулу: — Я провозглашаю тост за здоровье его королевского величества, 
президента Соединенных Штатов и президента СССР Калинина — трех глав государств.
 На это президент, у которого был очень усталый вид, ответил: — Тост 
премьер-министра навевает много воспоминаний. В 1933 году моя жена посетила 
одну из школ у нас в стране. В одной из классных комнат она увидела карту с 
большим белым пятном. Она спросила, что это за белое пятно, и ей ответили, что 
это место называть не разрешается. То был Советский Союз. Этот инцидент 
послужил одной из причин, побудивших меня обратиться к президенту Калинину с 
просьбой прислать представителя в Вашингтон для обсуждения вопроса об 
установлении дипломатических отношений. Такова история признания нами России. 
Теперь я должен был провозгласить тост за здоровье маршала Сталина. Я сказал: — 
Я пил за это несколько раз. На этот раз я пью с более теплым чувством, чем во 
время предыдущих встреч, не потому, что он стал одерживать больше побед, а 
потому, что благодаря великим победам и славе русского оружия он сейчас 
настроен более доброжелательно, нежели в те суровые времена, через которые мы 
прошли. Я считаю, что, какие бы разногласия ни возникали по тем или иным 
вопросам, в Англии он имеет доброго друга. Я надеюсь, что в будущем Россию 
ожидают светлая счастливая жизнь и процветание. Я сделаю все, чтобы этому 
помочь, и уверен, что то же самое сделает президент. Было время, когда маршал 
относился к нам не столь благожелательно, и я вспоминаю, что и сам кое-когда 
отзывался о нем грубо, но наши общие опасности и общая лояльность изгладили все 
это. Пламя войны выжгло все недоразумения прошлого. Мы чувствуем, что имеем в 
его лице друга, которому можем доверять, и я надеюсь, что он по-прежнему будет 
питать точно такие же чувства в отношении нас. Желаю ему долго жить и увидеть 
свою любимую Россию не только покрытой славой в войне, но и счастливой в дни 
мира. Сталин ответил в самом наилучшем настроении, и у меня создалось 
впечатление, что он счел форму «главы государств» вполне подходящей для встреч 
нашей «тройки». У меня нет записи того, что именно он сказал. Вместе с 
переводчиками нас было не более десяти человек, и по исполнении формальностей 
мы беседовали по двое и по трое. Я упомянул, что после поражения Гитлера в 
Соединенном Королевстве будут проведены всеобщие выборы. Сталин высказал мнение,
 что мол позиция прочна, «поскольку люди поймут, что им необходим руководитель, 
а кто может быть лучшим руководителем, чем тот, кто одержал победу?» Я объяснил,
 что в Англии две партии и что я принадлежу лишь к одной из них. «Когда одна 
партия — это гораздо лучше», — сказал Сталин с глубокой убежденностью... В 
таких непринужденных разговорах вечер прошел приятно. Когда маршал собрался 
уходить, многие представители английской делегации собрались в вестибюле дворца,
 и я воскликнул: «Трижды „ура“ маршалу Сталину!» Троекратное приветствие 
прозвучало тепло. Во время нашего пребывания в Ялте был другой случай, когда не 
все прошло так гладко. Рузвельт, который давал завтрак, сказал, что он и я в 
секретных телеграммах всегда называем Сталина «Дядя Джо». Я предложил, чтобы он 
сказал Сталину об этом в конфиденциальном разговоре, но он пошутил на этот счет 
при всех. Создалось напряженное положение. Сталин обиделся. «Когда я могу 
оставить этот стол?» — спросил он возмущенно. Бирнс спас положение удачным 
замечанием. «В конце концов, — сказал он, — ведь вы употребляете выражение 
„Дядя Сэм“, так почему же „Дядя Джо“ звучит так уж обидно?» После этого маршал 
успокоился, и Молотов позднее уверял меня, что он понял шутку. Он уже знал, что