первыми расписались?» — «Никак нет, товарищ маршал, — ответил капитан, — пока 
мы немцев внутри добивали, тут уже другие свои надписи нацарапали». Жуков 
больше часа беседовал с солдатами, которые ходили с ним вокруг рейхстага, а 
потом и сам расписался на одной стене... Я был в рейхстаге в шестьдесят восьмом 
году. Внутри, на первом этаже, немцы устроили выставочный зал. Здание еще не 
было капитально отремонтировано, однако снаружи стены были оштукатурены и псе 
росписи, в том числе и Жукова, затерты. В заключение осталась беседа с 
Кантарией. С ним приключился у меня сначала неприятный казус. Работал я в 
1980—1986 годах главным редактором журнала «Новый мир». В одном из номеров 
незадачливый автор (не помню его фамилию, а комплекта журналов за те годы под 
рукой нет) упомянул в своей статье Кантарию как умершего после войны. Вскоре 
после публикации раздается звонок телефона: — Это говорит Кантария, которого вы 
похоронили... Нетрудно представить мое удивление, а потом и стыд, который меня 
охватил. Я доверился автору и полагал, что он знал подлинную судьбу героя. В 
общем, надо было исправлять ошибку и перед Кантария извиниться не только лично, 
но и публикацией в журнале. Я немедленно отправился в гостиницу «Москва», 
встретился с Мелитоном Варламовичем, принес извинения от имени редколлегии. А в 
очередном — седьмом номере журнала за 1982 год — была опубликована моя беседа с 
ним. Привожу эту публикацию полностью, без изменений и дополнений. "Кантария 
среднего роста, очень подвижный, несмотря на свои шестьдесят два года. Он не 
носит традиционные для грузин усы — гладко выбрит. Светлые глаза его улыбчивы и 
приветливы. Необыкновенно контактен. Может быть потому, что мы оба бывшие 
разведчики, и по годам почти ровесники, и Звезды Золотые у нас на груди, с 
первой минуты заговорили на «ты», как давние знакомые. С естественным для него 
и приятным для слушающего акцентом Кантария стал свободно и весело 
рассказывать: — Как жил после войны? Сам знаешь, дорогой, после войны нелегко 
было. Я вернулся в Очамчири, откуда ушел служить в армию. Радостное и горестное 
было мое возвращение. Радостно — победили! Горестно: мои односельчане, ушедшие 
на фронт, — их было шестьдесят один — многие погибли. — Как налаживалась 
жизнь? — Хороню налаживалась! Женился я на кубанской казачке Анне Илларионовне. 
Росли дети — сыновья Резо и Шота и дочка Циела. Сыновья водителями работают. 
Дочка замужем. Давно уж дед! У меня шесть внуков! — А какая у тебя мирная 
профессия, кем работал? — У меня самая хорошая, самая прекрасная профессия. 
После войны на родную землю вернулся — пять лет пахал и сеял. Потом пять лет в 
шахте работал в Ткварчели. А шестнадцать лет на стройках — плотником. Работать 
надо было. Я люблю работать. Меня за это уважают. За труд орденом Ленина 
наградили. Депутатом Верховного Совета Абхазии меня избрали. Вот так, дорогой.
 — Не потерял после войны связь с боевыми друзьями, переписывался? — Как можно 
потерять связь с друзьями! Не только переписывались — много раз ко мне в гости 
в Сухуми приезжали: командир нашей дивизии генерал Шатилов Василий Митрофанович,
 командир полка Зинченко, командир батальона Неустроев, разведчик Егоров. Все 
были. Все Герои Советского Союза. Еще ко мне в гости в Сухуми приедут. И ты 
приезжай, другом будешь. Запиши адрес. — А сам, Мелитон, много ездишь? — Очень 
много! В Москве часто бываю. В ГДР больше десяти раз был — япочетный гражданин 
города Берлина. Немецкие друзья наградили меня орденом Карла Маркса. Вот сейчас 
приехал в Москву по приглашению комсомольцев на съезд. Я ведь был комсомольцем, 
когда знамя на рейхстаг поднимали. В партию позднее вступил, а тогда шел на 
купол комсомольцем. — О чем думал, когда взял в руки знамя и понес его в зал 
съезда? — Волновался очень, много думал! Очень... Пожалел, что нет в живых 
Егорова. Вспомнил, как мы на рейхстаг в дыму, в огне поднимались. Кругом пули, 
осколки, понимаешь, летят.. А меня не зацепило! Четыре раза я был ранен до 
этого. А тут все мимо пролетели! Повезло, дорогой! Ну еще вспомнил себя молодым.
 Я ведь на съезд в военной форме пришел. Специально новую форму сшил. Погоны 
младшего сержанта надел. — А какое у тебя сейчас воинское звание? — Младший 
сержант. — Но ведь после войны, когда числился в запасе, должны были повысить 
тебя в звании. — Я сам просил, чтобы не повышали. — Почему? — Когда я шел на 
рейхстаг, был младший сержант. Так это всюду и записано. Пусть и останусь для 
всех младшим сержантом Кантарией. — Как сейчас здоровье, ранения не 
сказываются? — На здоровье не жалуюсь. Здоров, слушай, сам удивляюсь! И тут 
ранен, и тут, и тут, — он быстро показывает на руку, ногу, спину, — а все равно 
здоров! Гвардия, дорогой, не болеет! Мы говорили еще о многом. Мелитон был 
весел, шутил, энергично жестикулировал. Я смотрел на него и думал о том, что 
таким же он был и в дни войны, и на параде Победы. Я вспоминал своих фронтовых 
друзей, и мне думалось: все войсковые разведчики чем-то похожи друг на друга. 
Много я их видел на фронте — разных национальностей: русские, украинцы, грузины,
 татары, сыны других народов, внешне разные и в то же время как братья, 
наделены чем-то общим. Может быть, вот этой, как у Кантарии, открытой душой, 
веселым нравом, готовностью ради друга на все. Недаром же среди военных любой 
профессии, будь то летчики, танкисты или моряки, высшей оценкой человека 
служили слова: «Я бы с ним пошел в разведку». Мелитон Кантария из таких — 
верный, надежный, добрый, прочный человек!" Вот такие у меня происходили 
счастливые, полезные для писателя, приятные встречи с живыми еще Героями — 
победителями.




Великая Держава