“То, что он большой мистификатор, секрета не представляет. Во всяком случае, в 
1987 году секретные протоколы и карта были положены ему на стол. Он расстелил 
карту и долго изучал ее. Это была крупномасштабная карта с обозначением 
населенных пунктов, рек и прочего на немецком языке. Он изучал линию границы, 
которая была согласована. Насколько помню, там стояли две подписи: Сталина и 
Риббентропа. Потом Горбачев посмотрел и сам протокол — небольшой документ, 
по-моему, всего два листочка, и обратил внимание на то, что подпись Молотова 
была сделана латинскими буквами. Та главная загадка, которая всех сбивала с 
толку и была необъяснима. Горбачев изучал документы долго, потом сказал: “Убери,
 и подальше!”

Шло время, и вдруг эти протоколы стали вызывать повышенный интерес. Их 
запрашивали и Фалин, и Яковлев. Я доложил об этом Горбачеву. Он сказал: “Никому 
ничего давать не надо. Кому нужно — скажу сам”.

А на первом Съезде народных депутатов СССР он заявляет, что “все попытки найти 
этот подлинник секретного договора не увенчались успехом”. Зачем, почему?.. 
Вскоре после этого он пригласил меня к себе и спросил как бы между прочим, 
уничтожил ли я эти документы. Я ответил, что сделать этого не могу, на это 
нужно специальное разрешение. Он:

“Ты понимаешь, что представляет сейчас этот документ?” Ну, после того, как он 
на весь мир заявил, что документов этих не видел, я представлял, насколько для 
него это неуютная тема, он хотел бы поскорее уйти от нее и забыть, но сделать 
это было не так-то просто”.

Вот так работают высокие комиссии. Верховный Совет СССР пытается прояснить этот 
вопрос, а глава государства Горбачев (еще раз показывая этим свою 
безответственность!) прячет, скрывает от своего народа и всего мира подлинные 
документы!

* * *

А теперь я расскажу о дополнительных сведениях, на мой взгляд, тоже убедительно 
подтверждающих существование протокола. Я удивляюсь, как не пришло в голову 
никому из членов комиссии воспользоваться таким достоверным источником.

Просматривая свои материалы о тех далеких днях, перечитывая текст договора, 
вглядываясь в подписи под ним, рассматривая фотографии Нюрнбергского процесса, 
я размышлял о том, что участники тех событий — Сталин, Гитлер, Молотов, 
Риббентроп, Геринг, Гесс и другие — сошли с исторической сцены, никто уже не 
может рассказать, что и как тогда произошло. И вдруг я вспомнил. Жив еще один 
человек, который нередко бывал рядом со всеми этими деятелями, не только слышал 
их разговоры, но и помогал объясниться, — это переводчик Павлов Владимир 
Николаевич.

Бросив все дела, я немедленно стал добывать телефон и адрес Павлова. Именно 
добывать — в Москве найти нужного человека не так просто.

И вот я у Павлова. Меня встретила его жена — общительная и, сразу видно, 
властная дама. Она тут же предупреждает, что Владимир Николаевич не дает 
интервью, не пишет мемуаров, а со мной будет беседовать из уважения, которое 
испытывает ко мне как к писателю. Маленький магнитофон, который я хотел 
использовать как записную книжку, она взяла и вынесла в прихожую:

— Будем говорить без этого... В гостиную вошел Владимир Николаевич, не похожий 
на того, каким я видел его на многих фотографиях: там он небольшого роста, 
худенький и, я бы сказал, не выделяющийся, всегда сбоку или позади тех, кому 
помогает вести разговор. Теперь он пополнел, блондин от природы — стал совсем 
светлый, даже не седой, а какой-то выцветший. Ему за восемьдесят, не очень 
здоров, но память свежая. Видимо, по профессиональной привычке не берет на себя 
инициативу разговора, а лишь отвечает на вопросы. Ему бойко помогает супруга.

Для знакомства я попросил Владимира Николаевича коротко рассказать о себе. Вот 
фрагмент нашей беседы:

“Я никогда не собирался быть переводчиком, окончил энергетический институт, 
занялся научной работой, хотел увеличить прочность лопастей турбин. А языками 
увлекался для себя. Как сегодня говорят, это было хобби. Нравилось и легко 
давалось. Видно, от природы мне это было отпущено, свободно владел немецким, 
английским, а позднее французским и испанским. И вот в 1939 году меня вызывают 
в ЦК ВКП(б). Представляете? Я всего кандидат в члены партии. В ЦК со мной 
беседовали два человека на немецком языке в присутствии какого-то работника ЦК. 
Как выяснилось, они должны были выяснить, как я знаю язык. И, выяснив, сказали: 
“Он знает немецкий лучше нас”. Тут же мне было ведено, чтобы я ехал в 
Наркоминдел к товарищу Молотову. Его только что назначили наркомом вместо 
Литвинова, и он обновлял аппарат.

Все это было как во сне, я не хотел быть дипломатом, мне было 24 года, все мои