В этом месте я прервал работу над рукописью, положил ручку. Позвонил по 
телефону Дмитрию Трофимовичу, договорился о встрече, сел в машину и поехал к 
нему. Встретил он меня радушно, по—русски обнял трижды крест на крест. Он, 
несмотря на свои 88, прочен, высок и могуч. Крупные черты лица. И вообще 
крупный человек! Личность! Только глаза подводят. Недавно сделали операцию 
правого глаза, но не очень удачно.
— Мне бы воспоминания дописать, всего две главы осталось. Боюсь, как бы глаза 
не подвели.
— А сколько написали?
— Вот, посмотрите, — он с явной гордостью открыл нижние створки на двух тумбах 
письменного стола. Там плотным строем стояли папки с завязанными тесемками. — 
Около двух тысяч страниц. Вся наша бурная жизнь и история. Я ведь был 
свидетелем многих событий, при Сталине начинал главным редактором «Правды». 
Потом при нем же был зав. отделом ЦК по агитации и пропаганде. И он же меня с 
треском снял. И я думал, что скоро окажусь на Лубянке. Ждал каждую ночь. Но 
пронесло.
— А за что он вас так?
— Если помните, был у нас такой великий преобразователь природы, нет, пожалуй, 
не природы, а науки — Лысенко.
— Ну, как же его не помнить, вейсманистов и морганистов разоблачал и истреблял.
— Вот именно, истреблял. Я видел — это привело и приведет к еще большим бедам в 
нашем сельском хозяйстве. Поговорил с Юрием Ждановым (сыном Андрея 
Александровича Жданова), он был заведующим отделом науки ЦК. У него тоже 
сложилось отрицательное отношение к самодеятельности Лысенко. Решили мы созвать 
совещание идеологических работников и ученых. Юрий Андреевич сделает доклад и 
развенчаем мы этого выскочку и жулика от науки. Надо сказать, что перед этим 
событием Юрий женился на Светлане Сталиной. Ну, и я был уверен, что дома в 
семейном кругу он обговорит наш замысел и с тестем и с отцом. Юрий сделал 
прекрасный доклад — камня на камне не оставил от лжеученого Лысенко. Но тот был 
очень хитер, оказывается, присутствовал на нашем совещании. Он не был членом 
партии, его кто—то из дружков провел в зал. Ну, как услышал, о чем идет 
разговор, тут же побежал к своему лучшему другу Хрущеву, а тот к Сталину. А 
Сталин, кроме Хрущева, знатоков в сельском хозяйстве не признавал. Как услышал, 
что произошло, немедленно собрал Политбюро по одному вопросу, который сам же и 
задал:
— Кто разрешал проводить совещание идеологических работников без разрешения ЦК? 
Кто позволил громить Лысенко?
Все молчали. Сталин посмотрел на Андрея Александровича Жданова, тот пожал 
плечами: «ничего не знал об этом». Посмотрел на Суслова. Тот буквально онемел, 
только головой замотал. Ну, вижу, все высшие мои руководители спасовали, встал 
и громко так получилось, голос у меня такой:
— Я разрешил, товарищ Сталин.
Сталин подошел ко мне вплотную, впился в меня глазами:
— А вы знаете, что на Лысенко держится все сельское хозяйство?

— Товарищ Сталин, вас неправильно проинформировали. Лысенко не внес никакого 
вклада в науку. По его теории ни одного нового сорта не вывели. Накажите меня, 
но пора в этом разобраться. Крупнейших ученых Лысенко превратил в 
идеологических врагов—морганистов. — Сталин смотрел на меня, как кобра, не 
мигая. Он был поражен такой непокорностью. А я тоже растерялся надо
же
понимать, что в то время означал гнев Сталина! От растерянности и не выдержав 
взгляда Сталина, я сел. Тишина и до того была гробовая. А тут будто эту тишину 
переключили на более напряженную волну. Сталин повернулся и стал ходить по 
кабинету. Все молчали. И он молчал томительно долго. Потом значительно 
произнес:

— Без ведома ЦК собирать всесоюзное совещание нельзя. Предлагаю создать 
комиссию под председательством Маленкова, членами Хрущева, Суслова. Помолчал, 
добавил: Жданова. Еще дольше помолчал, походил и вдруг изрек: И Шепилова. Надо 
разобраться, провести специальную сессию академии сельхознаук. И поддержать 
Лысенко.
Комиссия не собиралась ни разу. Меня не вызывали и не приглашали. Пошли 
репрессии против ученых. Вавилова сначала сослали, потом уничтожили. Лысенко 
стал президентом ВАСХНИЛ. Меня освободили от занимаемой должности. Я ждал 
ареста два месяца. И вдруг однажды, когда я был по приглашению композитора 
Соловьева—Седова на премьере его оперетты «Самая заветная», меня вызвал из ложи 
к телефону Поскребышев.
— Позвоните немедленно по телефону номер… Я знаю, что у вас там нет кремлевки. 
Я набрал указанный городской номер и тут же услышал голос Сталина. Я сказал:
— Товарищ Сталин, это Шепилов.
— Где вы?
— Я в театре оперетты, — как—то неловко было в этом признаваться — после такого 
разноса, и вдруг в легкомысленной оперетке. Но Сталин, как—будто ничего не было 
раньше, очень просто спросил:
— Что—нибудь интересное? Не жалко будет оставить театр? Приезжайте ко мне на 
ближнюю дачу. Надо поговорить.
Я немедленно помчался на его дачу в Кунцеве. Встретил он меня очень радушно. 
Проговорили два часа. Суть разговора заключалась в том, что Сталин понял: у нас 
неблагополучно в народном хозяйстве потому, что нет основ экономической науки.