успешно. Например, на левом крыле фронта перед войсками 10–й и 50–й [армий] и 
группы Белова противник временами просто бежал. По—иному складывалась 
обстановка на Центральном участке фронта. Здесь мы его медленно выталкивали. И 
это объяснялось тем, что в армии, действовавшие в центре фронта, при переходе 
от контрударов в контрнаступление, мы не дали ни одного солдата, ни одного 
пулемета, ни одной пушки. Все что нам поступало из резерва Ставки Верховного 
Главнокомандования мы передавали во фланговые группировки. Мы стремились в 
максимальной степени ослабить и обескровить танковые армии противника и выйти 
на фланги и в тылы группы армий «Центр».
Теперь вновь о Ставке. Товарищи высказывались, чтобы я более объективно осветил 
ее деятельность и сказал пару теплых слов о Сталине. Мне представляется, что, 
прежде всего, больше следует сказать о Генеральном штабе, который очень 
внимательно следил за ходом военных действий Калининского и Западного фронтов, 
своевременно определял момент ослабления группировок противника, а также 
улавливал момент перехода от контрудара в контрнаступление.
Мне кажется, что не все понимают, что представляла собой Ставка Верховного 
Главнокомандования в годы минувшей войны. Я был членом Ставки от первого до 
последнего дня войны. Собиралась ли когда—либо Ставка для обсуждения 
стратегических и других вопрос? Нет. Кто был в Ставке и кто вел там разговоры? 
Сталин. Сталин — это Ставка. Генеральный штаб — его аппарат. Сталин вызывал в 
Ставку, кого он считал нужным и когда считал нужным. Был это член Ставки или 
просто был командующий. Он вызывал его вместе с начальником Генерального штаба 
или с его заместителями. Здесь же заслушивалось мнение командующего и 
Генерального штаба по интересующему вопросу.

Вы правильно считаете, что мало сказано о Верховном. Нужно о нем сказать 
побольше потому, что его роль в обороне Москвы была больше, чем здесь сказано. 
Я хотел бы попросить редакцию восстановить тот абзац, который ею был ранее 
исключен. А в нем было сказано так: ко мне часто обращаются с вопросом, где был 
Сталин во время битвы за Москву. И
я
отвечал: Сталин был в Москве, работал и добивался почти невозможного в 
организации обороны Москвы. Это по—моему самая высшая похвала для Верховного 
Главнокомандующего. А этот пункт выпал. Думаю, что его следует восстановить 
снова. Я разделяю озабоченность товарищей: получается что командование фронта и 
Военный Совет работали, а Ставка где—то была на задворках.
[1]

Вы, наверное, заметили, что я употребил слова «нам приходилось выпрашивать» и 
«нам давалось то, что было возможно» (речь здесь идет о пополнении людьми, 
вооружением, боеприпасами и т. д.). Значит, Верховный действительно следил за 
возможностями и просьбами фронта и он их удовлетворял. Об этом, может быть, 
следует добавить пару слов. А больше добавлять нецелесообразно. По—моему, более 
или менее о Ставке ясно. Я старался здесь, как говорится, более объективно 
высказать свою точку зрения. Конечно, были и довольно неприятные моменты в 
работе Ставки, но я считаю, что выносить их на страницы журнала нецелесообразно.
 Поэтому о них распространяться не стоит.
О психологическом переломе. С началом наступления, конечно, у всех был 
психологический перелом — и у командующего и у солдата. Раз начал 
вырисовываться успех, он захватил и солдат и Военный Совет фронта. Все были в 
приподнятом настроении, все были рады и довольны тем, что началось движение 
вперед. Как этот психологический перелом лучше показать, пусть редактор 
подумает и подскажет.
Нельзя ли все же разграничить по времени контрудар и контрнаступления? Никакого 
такого разграничения в жизни не было. Эти события тесно переплетались и одно 
вытекало из другого (контрнаступление вытекало из контрудара). Вряд ли здесь 
подойдет академическая мерка в разграничениях событий. Статья отражает события 
так, как они были в жизни. И думаю, что она от этого не теряет. Это 
свидетельствует также и о том, что мы улавливали каждый подходящий момент в 
интересах разгрома противника.
Упоминалось здесь о том, что я о контрнаступлении лет десять тому назад говорил 
нечто другое. Я не припоминаю деталей этого разговора. Но я и тогда говорил и 
сейчас повторяю, что под Москвой не было того классического контрнаступления, 
как мы его понимаем. Не было его и как отдельного этапа. Этот вид военных 
действий возник самим ходом событий. Ели бы противник оказал более серьезное 
сопротивление нашим контрударам, то, разумеется, никакого контрнаступления не 
состоялось бы. Ставке пришлось бы сосредотачивать новые силы, новые 
перегруппировки для того, чтобы сломить сопротивление противника. Тогда бы речь 
шла о подготовке к контрнаступлению. В этом случае мы, конечно, не обошлись бы 
1–ой и 10–ой армиями.
Почему была введена в дело 20–я армия? В 22 км от Москвы находится населенный 
пункт Красная Поляна. Вот тут и образовалась в нашем фронте дыра.

Ее—то и закрывали бригады группы генерала Лизюкова, выдвинутой из московской 
зоны обороны. Туда же по приказу Сталина выехал член Военного Совета Н. 
Булганин с задачей «отобрать обратно у противника Красную Поляну». Подчеркиваю, 
речь шла только о Красной Поляне, но не дальше. В это же время меня послал 
Сталин в 16–ю армию, в дивизию Белобородова, тоже отвоевывать от противника 
деревню Дедово.
[2]