ы, стоявшего у окна 
вагона.
— Это не город, паренек. Это нарофоминская ткацкая фабрика Саввы Морозова. На 
этой
фабрике я проработал 15 лет, — грустно сказал он, — а вот теперь не работаю.
— Почему? — спросил я.
— Долго рассказывать... здесь я похоронил жену и дочь.
Я видел, как он побледнел и на минуту закрыл глаза.
— Каждый раз, проезжая мимо проклятой фабрики, не могу спокойно смотреть на это
чудовище, поглотившее моих близких...
Он вдруг отошел от окна, сел в темный угол вагона и закурил, а я продолжал 
смотреть в
сторону “чудовища”, которое “глотает” людей, но не решался спросить, как это
происходит.
В Москву мы приехали на рассвете. Ехали более четырех часов. Сейчас это 
расстояние
поезд проходит за час с небольшим. Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к
выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему 
все
так торопятся.
— Ты рот не разевай, — сказал мой провожатый. — Здесь тебе не деревня, здесь 
ухо
востро нужно держать.
Наконец мы выбрались на привокзальную площадь.
Возле трактира, несмотря на ранний час, шла бойкая торговля сбитнем, лепешками,
пирожками с ливером, требухой и прочими яствами, которыми приезжие могли
подкрепиться за недорогую цену. Идти к хозяину было еще рано, и мы решили
отправиться в трактир. Около трактира стояли лужи воды и грязи, на тротуаре и 
прямо на
земле примостились пьяные оборванцы. В трактире громко играла музыка, я узнал
мелодию знакомой песни “Шумел, горел пожар московский”. Некоторые посетители,
успев подвыпить, нестройно подтягивали.
Выйдя из трактира, мы отправились на Большую Дорогомиловскую улицу и стали 
ждать
конку. Тогда еще по этой улице не ходил трамвай, он вообще только что появился 
в
Москве. При посадке на конку, в спешке и суете, поднимавшийся впереди по 
лесенке
мужчина нечаянно сильно задел меня каблуком по носу. Из носа пошла кровь.
— Говорил тебе, смотри в оба! — сердито прикрикнул дядя Сергей.
А дядька сунул мне кусок тряпки и спросил:
— Из деревни, что ли? В Москве надо смотреть выше носа, — добавил он.
Вокзальная площадь и окрестные улицы не произвели на меня особого впечатления.
Домишки тут были маленькие, деревянные, облезлые. Дорогомиловская улица грязная,


мостовая с большими выбоинами, много пьяных, большинство людей плохо одеты.
Но по мере приближения к центру вид города все больше менялся: появлялись 
большие
дома, нарядные магазины, лихие рысаки. Я был как в тумане, плохо соображал и 
был как?
то подавлен. Я никогда не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, 
извозчиков в
колясках с надутыми шинами, или, как их звали, “лихачей”, мчавшихся с большой
скоростью на красавцах орловских рысаках. Не видел я никогда и такого скопления 

людей
на улицах. Все это поражало воображение, и я молчал, рассеянно слушая своего
провожатого.
Мы повернули к Большой Дмитровке и сошли с конки на углу Камергерского переулка.


— Вот дом, где ты будешь жить, — сказал мне дядя Сергей, — а во дворе 
помещается
мастерская, там будешь работать. — Парадный вход в квартиру с Камергерского
переулка, но мастера и мальчики ходят только с черного хода, со двора. 
Запоминай
хорошенько, — продолжал он, — вот Кузнецкий мост, здесь находятся самые лучшие
магазины Москвы. Вот это театр Зимина, но там рабочие не бывают. Прямо и 
направо
Охотный ряд, где торгуют зеленью, дичью, мясом и рыбой. Туда ты будешь бегать 
за
покупками для хозяйки.
Пройдя большой двор, мы подошли к работавшим здесь людям, поздоровались с
мастерами, которых дядя Сергей уважительно называл по имени и отчеству.
— Вот, — сказал он, — привез из деревни вам в ученье нового мальчика.
— Мал больно, — заметил кто?то, — не мешало бы ему немного подрасти.
— Сколько тебе лет, парень? — спросил высокий человек.
— Двенадцать.
— Ладно, пусть мал ростом, зато у него плечи широкие, — сказал, улыбаясь, 
высокий.
— Ничего, буд