половиной года мальчиком, а потом будет мастером.
— Ну что ж, делать нечего, надо вести Егорку к Михаилу.
Через два дня мы с отцом пошли в деревню Черная Грязь. Подходя к дому Пилихиных,


отец сказал:
— Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись 
и
скажи: “Здравствуйте, Михаил Артемьевич”.
— Нет, я скажу: “Здравствуйте, дядя Миша!” — возразил я.
— Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а богатые 
хозяева не
любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.
Подойдя к крыльцу, на котором, развалившись в плетеном кресле, сидел дядя Миша,
отец поздоровался и подтолкнул меня вперед. Не ответив на приветствие, не подав 

руки
отцу, Пилихин повернулся ко мне. Я поклонился и сказал:
— Здравствуйте, Михаил Артемьевич!
— Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?
Я промолчал.
— Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.
— Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, — сказал отец.
— Грамоте обучен?
Отец показал мой похвальный лист.
— Молодец! — сказал дядя, а затем, повернув голову к двери, крикнул:
— Эй, вы, оболтусы, идите сюда!
Из комнаты вышли его сыновья Александр и Николай, хорошо одетые и упитанные
ребята, а затем и сама хозяйка.
— Вот смотрите, башибузуки, как надо учиться, — сказал Дядя, показывая им мой
похвальный лист, —? а вы все на тройках катаетесь.
Обратившись наконец к отцу, он сказал:
— Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына.
Парень он крепкий и, кажется, неглупый. Я здесь проживу несколько дней. Потом 
поеду в
Москву, но с собой его взять не смогу. Через неделю едет брат жены Сергей, вот 
он и
привезет его ко мне.
На том мы и расстались.
Я был очень рад, что поживу в деревне еще неделю.
— Ну, как вас встретил мой братец? — спросила мать.
— Известно, как нашего брата встречают хозяева.
— А чайком не угостил?
— Он даже не предложил нам сесть с дороги, — ответил отец. — Он сидел, а мы 
стояли,
как солдаты. — И зло добавил: — Нужен нам его чай, мы с сынком сейчас пойдем в
трактир и выпьем за свой трудовой пятачок.
Мать сунула мне баранку, и мы зашагали к трактиру...
Сборы в Москву были недолгими. Мать завернула пару белья, пару портянок и 
полотенце,
дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному 
русскому
обычаю на лавку.
— Ну, сынок, с Богом! — сказала мать и, не выдержав, горько заплакала, прижав 
меня к
себе.
Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я 
чуть?чуть не
заревел, но удержался.
До Черной Грязи мы с матерью шли пешком. По этой дороге я раньше ходил в школу 
и в
лес за ягодами и грибами.
— Помнишь, мать, как вот на этой полоске, около трех дубов, когда мы с тобой 
жали, я
разрезал себе мизинец?
— Помню, сынок. Матери всегда помнят о том, что было с их детьми. Плохо 
поступают
дети, когда они забывают своих матерей.
— Со мной, мать, этого не случится! — твердо сказал я.
Когда мы с дядей Сергеем сели в поезд, полил проливной дождь. В вагоне стало 
темно.
Одна сальная свечка едва освещала узкий проход вагона третьего класса. Поезд 
тронулся,
за окном замелькали темные очертания лесов и огоньки далеких деревень.
Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной 
дороги.
Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление. Проехали станцию
Балабанове. Вдруг вдали показались какие?то ярко освещенные многоэтажные здания.


— Дядя, что это за город? — спросил я у пожилого мужчи