ах России.
В 1906 году возвратился в деревню отец. Он сказал, что в Москву больше не 
поедет, так
как полиция запретила ему жительство в городе, разрешив проживание только в 
родной
деревне. Я был доволен тем, что отец вернулся насовсем.
В том же году я окончил трехклассную церковно?приходскую школу. Учился во всех
классах на “отлично” и получил похвальный лист. В семье все были очень довольны
моими успехами, да и я был рад. По случаю успешного окончания школы мать 
подарила
мне новую рубаху, а отец сам сшил сапоги.
— Ну вот, теперь ты грамотный, — сказал отец, можно будет везти тебя в Москву 
учиться
ремеслу.
— Пусть поживет в деревне еще годик, а потом отвезем в город, — заметила мать. 
—
Пускай подрастет немножко...
С осени 1907 года мне пошел двенадцатый год. Я знал, что это моя последняя 
осень в
родном доме. Пройдет зима, а потом надо идти в “люди”. Я был очень загружен 
работой
по хозяйству. Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до 
поздней ночи
сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из?за 
нужды
редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало 
брал за
работу.
Когда же отцу удавалось неплохо заработать на шитье сапог, он обычно 
возвращался из
Угодского Завода подвыпившим. Мы с сестрой встречали его на дороге, и он всегда
вручал нам гостинцы — баранки или конфеты.
Зимой в свободное от домашних дел время я чаще всего ходил на рыбалку, катался 
на
самодельных коньках на Огублянке или на лыжах с Михалевых гор.
Наступило лето 1908 года. Сердце мое щемило при мысли, что скоро придется 
оставить
дом, родных, друзей и уехать в Москву. Я понимал, что, по существу, мое детство
кончается. Правда, прошедшие годы можно было лишь условно назвать детскими, но 
на
лучшее я не мог рассчитывать.
Помню, как в один из вечеров собрались на нашей завалинке соседи. Зашла речь об
отправке ребят в Москву. Одни собирались везти своих детей в ближайшие дни, 
другие
хотели подождать еще год?два. Мать сказала, что отвезет меня после ярмарки, 
которая
бывала у нас через неделю после Троицына дня. Лешу Колотырного уже отдали в 
ученье в
столярную мастерскую, хозяином которой был богач из нашей деревни Мурашкин.
Отец спросил, какое ремесло думаю изучить. Я ответил, что хочу в типографию. 
Отец
сказал, что у нас нет знакомых, которые могли бы помочь определить меня в 
типографию.
И мать решила, что она будет просить своего брата Михаила взять меня в 
скорняжную
мастерскую. Отец согласился, поскольку скорняки хорошо зарабатывали. Я же был 
готов
на любую работу, лишь бы быть полезным семье.
В июле 1908 года в соседнюю деревню Черная Грязь приехал брат моей матери 
Михаил
Артемьевич Пилихин. О нем стоит сказать несколько слов.
Михаил Пилихин, как и моя мать, рос в бедности. Одиннадцати лет его отдали в 
ученье в
скорняжную мастерскую. Через четыре с половиной года он стал мастером. Михаил 
был
очень бережлив и сумел за несколько лет скопить деньги и открыть свое небольшое 

дело.
Он стал хорошим мастером?меховщиком и приобрел мною богатых заказчиков, которых
обдирал немилосердно
Пилихин постепенно расширял мастерскую, довел число рабочих?скорняков до восьми
человек и, кроме того, постоянно держал еще четырех мальчиков?учеников. Как тех,

 так и
других эксплуатировал беспощадно. Так он сколотил капитал примерно в пятьдесят 
тысяч
рублей.
Вот этого своего брата мать и упросила взять меня в ученье. Она сходила к нему 
в
деревню Черная Грязь, где он проводил лето, и, вернувшись, сказала, что брат 
велел
привести меня к нему познакомиться. Отец спросил, какие условия предложил 
Пилихин.
— Известно какие, четыре