во я вновь съездил в деревню, уже самостоятельным человеком. Мне шел 
17?
й год, а самое главное— я был мастером, получавшим целых десять рублей, а это 
далеко
не всем тогда удавалось.
Хозяин доверял мне, видимо, убедившись в моей честности. Он часто посылал меня 
в
банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и 
как
безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной 
работы, мне
поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.
Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между
мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине — дело другое. Здесь
приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их
разговоры о текущих событиях.
Мастера мало читали газеты, и, кроме Колесова, никто в нашей мастерской не 
разбирался
в политических делах. Думаю, что так же обстояло дело и в других скорняжных
мастерских. Никакого профсоюза скорняков тогда не было, и каждый был 
предоставлен
самому себе. Только позднее организовался союз кожевников, куда вошли и 
скорняки.
Поэтому неудивительно, что скорняки отличались тогда своей аполитичностью.
Исключение составляли одиночки. Мастер?скорняк жил своими интересами, у каждого
был свой мирок. Некоторые всякими правдами и неправдами сколачивали небольшой
капиталец и стремились открыть собственное дело. Скорняки, портные и другие 
рабочие
мелких кустарных мастерских заметно отличались от заводских, фабричных рабочих, 

от
настоящих пролетариев своей мелкобуржуазной идеологией и отсутствием крепкой
пролетарской солидарности.
Заводские рабочие не могли и мечтать о своем деле. Для этого нужны были большие
капиталы. А они получали гроши, которых едва?едва хватало на пропитание. 
Условия
труда, постоянная угроза безработицы объединяли рабочих на борьбу с 
эксплуататорами.
Политическая работа большевистской партии сосредоточивалась тогда в среде
промышленного пролетариата. Среди рабочих кустарных мастерских подвизались
меньшевики, эсеры и прочие псевдореволюционеры. Не случайно в 1905 году и во 
время
Великой Октябрьской революции в рядах восставшего пролетариата было мало 
кустарей.
В 1910—1914 годах заметно оживились революционные настроения. Все чаше и чаще
стали вспыхивать стачки в Москве, Питере и других промышленных городах. 
Участились
сходки и забастовки студентов. В деревне нужда дошла до предела в результате
разразившегося в 1911 году голода.
Как ни плоха была политическая осведомленность мастеров?скорняков, все же мы 
знали
о расстреле рабочих на Ленских приисках и повсеместном нарастании 
революционного
брожения. Федору Ивановичу Колесову изредка удавалось доставать большевистские
газеты “Звезда” и “Правда”, которые просто и доходчиво объясняли, почему
непримиримы противоречия между рабочими и капиталистами, между крестьянами и
помещиками, доказывали общность интересов рабочих и деревенской бедноты.
В то время я слабо разбирался в политических вопросах, но мне было ясно, что 
эти газеты
отражают интересы рабочих и крестьян, а газеты “Русское слово” и “Московские
ведомости” — интересы хозяев царской России, капиталистов. Когда я приезжал в
деревню, я уже сам мог кое?что рассказать и объяснить своим товарищам и нашим
мужикам.
Начало Первой мировой войны запомнилось мне погромом иностранных магазинов в
Москве. Агентами охранки и черносотенцами под прикрытием патриотических 
лозунгов
был организован погром немецких и австрийских фирм. В это были вовлечены многие,


стремившиеся попросту чем?либо поживиться. Но так как эти люди не могли 
прочесть
вывески на иностранных языках, то заодно громили и другие иностранные фирмы —
французские, английские.
Под влиянием пропаганды многие молодые люди, особенно