Далее в отчете указывалось: "Если в первые недели боев действия противника 
отличались дерзостью, граничащей с нахальством, то теперь немцы стали 
действовать гораздо осторожней и неохотно проникают в промежутки между нашими 
частями, которых при растянутом положении фронта очень много. Атаке пехоты и 
танков, даже на неукрепленных участках, предшествует мощная авиационная и 
артиллерийская подготовка. Пехота показывается лишь после того, как все кругом 
изрыто воронками от снарядов и авиационных бомб. Штыковых атак и рукопашных 
схваток противник не принимает". 

К вечеру 7 августа войска 5-й армии прочно закрепились вдоль железной дороги 
Коростень-Киев и держали здесь оборону до 20 августа. Это создавало постоянную 
угрозу флангу и тылу группы армий "Юг" и сковало на этом направлении семнадцать 
пехотных дивизий противника. 

Но 19 августа в связи со сложившейся на юге Украины обстановкой Ставка 
Верховного Главнокомандования поставила перед войсками Юго-Западного фронта. 
задачу отойти на рубеж реки Днепр. 

Корпус совершал марш, когда офицер связи доставил пакет непосредственно из 
штаба фронта. Содержавшийся в пакете приказ подчинял мне еще несколько частей и 
возлагал на меня ответственность за оборону Чернигова. 

Оборону пришлось организовать в предельно сжатые сроки. 

Авиация противника совершала частые налеты на Чернигов, сбрасывая сотни 
зажигательных бомб и множество листовок. Гитлеровцы стремились вызвать в городе 
панику, растерянность. 

Когда я приехал в Чернигов, чтобы уточнить обстановку, город горел. Автомашина 
двигалась по разбитым улицам, между горящими домами. Никого из представителей 
местных властей разыскать не удалось: они занимались созданием партизанских 
отрядов. 

Противник не заставил себя долго ждать. Не прошло и суток, как мы после марша 
заняли оборону, а передовые части гитлеровцев уже подступили к нашим 
оборонительным рубежам. 

Начались упорные бои. В течение дня противник. предпринял несколько сильных 
атак, но успеха не имел. Ночью во всей полосе обороны корпуса не смолкал 
ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь. Разведка доносила, что гитлеровцы 
сосредоточиваются для нанесения новых ударов. 

Ночь была исключительно темной, в таких случаях говорят: "хоть глаз выколи". К 
тому же штаб корпуса располагался в густом лесу, где даже днем стоял полумрак. 
Ночью же вообще было трудно пройти от одной штабной машины к другой. Хорошо еще,
 что комендант штаба предусмотрительно распорядился положить вдоль тропинок 
светящиеся гнилушки. 

И вот в эту самую ночь, когда ни на минуту не затихал бой, когда мы все знали, 
что противник неминуемо усилит натиск, я неожиданно получил телеграмму за 
подписью начальника штаба 5-й армии генерал-майора Писаревского. Мне 
предлагалось немедленно выехать в штаб фронта с личными вещами. Причина вызова 
не указывалась. 

Телеграмма меня обеспокоила. Чувствовалось, что придется расстаться с корпусом, 
с боевыми товарищами. 

Рано утром выехал в штаб армии. С командующим армией генерал-майором Потаповым 
и членом Военного совета дивизионным комиссаром Никишевым я был знаком еще со 
времени монгольских событий. Они встретили меня с большой теплотой. Генерал 
Потапов сказал, что, насколько ему известно, меня вызывают в Москву и, видимо, 
назначат командующим армией. 

За обедом вспомнили Халхин-Гол. М. И. Потапов командовал тогда Южной группой, 
Никишев был членом Военного совета 1-й армейской группы, а я командиром 24-го 
мотострелкового полка 36-й мотострелковой дивизии, входившей в состав 
Центральной группы. 

- Удачно мы провели тогда удары по флангам , - заметил генерал Потапов и, 
вздохнув, добавил: - Сейчас пока так не получается. 

- Ничего, придет время, и опыт Халхин-Гола нам пригодится, - уверенно сказал 
Никишев. 

- Конечно, - согласился Потапов, - но теперь нажимают на наши фланги фашисты. 

- Почему, Михаил Иванович, вы не настоите на том, чтобы отвести армию на рубеж 
Сум? - спросил я. - Ведь над армией висит угроза окружения. Части сильно 
измотаны и обескровлены. Если противник нажмет с севера, ударит во фланг, 
трудно придется.