Но Лев Михайлович настойчиво уговаривал, вылез из-за стола, сам принес и подал 
смычок и скрипку. 

...Тихая торжественная мелодия зазвучала так проникновенно, так по-человечески 
внятно и одухотворенно, что у Зины самой дрогнуло сердце, она точно слилась с 
этими звуками и больше ничего не видела и не слышала. Скрипка пела, и живой 
чудесный голос ее наполнил комнату теплом и блеском каких-то необыкновенных 
лучей; и всем на минуту показалось, что на улице не зима, а весна - повсюду 
цвели сады, цвела вся земля, и с шумом падали на нее теплые дожди, и все вокруг 
радовалось и пело. 

Скрипка, как и страстные слова Атланова, славила жизнь и, может быть, больше 
всего человека. Так думали все; о том же думала Зина. Вдруг звуки смолкли, но в 
комнате все еще не угасало тепло весны, дыхание цветущей земли... 

Лев Михайлович внезапно встал. Он постоял несколько минут, глядя на семейную 
фотографию Фроловых, о чем-то глубоко задумавшись. 

Музыка произвела сильное впечатление на всех, а на Атланова в особенности. 
Взглянув на него, Шубин с изумлением заметил, как крупные суровые черты лица 
этого далеко не сентиментального человека разгладились, разительно помолодели и 
глаза ярко поблескивали. Шубин налил в рюмки коньяку и, пододвинув Ковалеву и 
Атланову, сказал: 

- Выпьем, Иосиф Александрович. - И, кивнув на Валентина, добавил: За его 
счастье выпьем. Это не девушка, а сокровище! 

- Да, Михаил Павлович. Поберечь ее следовало бы, - задумчиво проговорил Атланов.
 - Талантливая. 

Доватор, повернувшись, позвал к себе Шубина, о чем-то тихо с ним заговорил. 
Михаил Павлович согласно кивнул, и они вместе вернулись к столу. 

- Заканчиваем, товарищи, - присаживаясь к столу, сказал Доватор, кинув на Зину 
внимательный взгляд. - Зинаида Никитична, мне нужно еще кое о чем переговорить 
с вами. 

- Я вас слушаю, Лев Михайлович. 

Зина, видя изменившееся лицо Доватора, насторожилась. 

- Мне кажется, всю затею с разведкой придется отставить. 

- Почему? 

Голос девушки зазвенел и дрогнул. 

- Видите, какое дело... 

Лев Михайлович, застегнув верхнюю пуговицу генеральского кителя, порывисто 
встал и прошелся по комнате. 

- Учиться вам надо, - проговорил он решительно. - Вы не имеете права... - Он 
хотел сказать "губить себя", но, спохватившись, поправился: - Не имеете права 
не учиться. Вы очень способны. Поезжайте в Москву. Хотите, я напишу куда 
следует? 

- Правильно! - горячо подхватил Атланов. - Вы будете выступать по радио для 
всей Красной Армии! Для всего народа! Вы же знаете, что такое хорошая музыка и 
песня. У меня кавалеристы воюют с песней, кашу варят с песней. Спать ложатся - 
поют, а встанут и снова запевают: "И тот, кто с песней по жизни шагает, тот 
никогда и нигде не пропадет..." Хорошие слова! 

Зина не моргая смотрела на левый носок туфли, точно капризный ребенок. 
Уговаривали ее все наперебой, но она упорно молчала. 

- Я ей тоже все время толкую. Даже слушать не хочет! - кипятился Ковалев. 

- Погоди, Валя, - не вытерпела Зина и досадливо замахала рукой. 

Подняв на Доватора умные, строгие глаза, она спросила: 

- У вас, Лев Михайлович, есть дети? 

- Да. Сын Саша и дочь Рита, - ответил Доватор. 

Шубин прищурил правый глаз, нарочно громко кашляя, склонился к столу. Он понял, 
что, отмалчиваясь, Зина готовилась к меткому удару. Вот она обдумала все и 
хочет что-то сказать.