протер ему влажную спину. 

- Нет, хлопчики, - не унимался Филипп Афанасьевич, - я больше никуда не поеду. 
Баста! 

- Как это не поедешь? - удивленно спросил Буслов. 

- Коня вам оставлю, а сам пешки назад. 

- Куда назад? - улыбнувшись и тронув за плечо своего дружка, спросил Торба. Он 
сам не понимал толком всей лихорадочной спешки похода, но чувствовал, что во 
всем этом есть какая-то серьезная причина, известная лишь генералу Доватору. Уж 
он-то, наверное, знал, куда и зачем ведет свои части. 

- В партизаны уйду! Точка! - решительно заявил Филипп Афанасьевич. Хай другие 
втикают. А я воевать буду. 

- Да как же ты, милаш, пойдешь в партизаны, когда находишься в регулярных 
частях Красной Армии? - возразил Буслов. 

- Очень просто. Я доброволец! Ты можешь понять или нет? Куда хочу, туда и пойду.
 Ежели мы будем совершать этакие марши, то, наверное, скоро до Кубани дойдем. 

- Может, это стратегический маневр... - заметил Торба. 

- Я хочу фашистов бить, вот у меня какая стратегия. Сколько верст от Москвы до 
Смоленска? Четыре сотни. По шестидесяти в сутки - это, значит, через неделю до 
Москвы доедем. А потом до Кубани. Там нас колгоспнички встренут и скажут: 
"Здорово, Филипп Афанасьевич! Що же вы, дорогой наш защитничек, так запыхались, 
кажись, и не жарко?" Що я скажу: "Зараз с войны..." "Так, так, - скажут, - а що 
ж вона за така война, що на вас и царапинки не видно? А где же вона та победа, 
о которой вы нам так добре расписывали на собрании, колысь на фронт уезжали и в 
грудь себя папахой вдаряли?" 

Филипп Афанасьевич обвел всех присутствующих грозным взглядом, снял шапку и 
вытер ею начавшую лысеть голову. Казаки неловко топтались на месте. Настроение 
у всех было подавленное. Каждый, казалось, чувствовал за собой какую-то скрытую 
вину, которая начала обнаруживаться, выползать на свет во всей своей 
неприглядности. 

- Як бы у меня глаза на спине булы, - продолжал Филипп Афанасьевич, я тоди, 
мабудь, поморгав. А то они на лбу, и совесть тут, - ударяя себя в грудь, 
закончил он. 

- А як же ты можешь кинуть армию? Это, знаешь... - нерешительно начал Захар. 

Но Шаповаленко его прервал: 

- Що кинуть? Я не кидаю, а биться иду! Ты меня дисциплинством не вкоряй! Я знаю,
 як треба поступить русскому чоловику! Не сговаривай уйду! 

- А куда же ты уйдешь? 

- Ко всем чертям... 

- Это очень далеко, Филипп Афанасьевич, - неожиданно раздался сзади голос 
Доватора. 

Он всегда появлялся там, где его меньше всего ждали. Захочет проверить 
подразделение, выберет какую-нибудь прямую "дорогу" через кусты или по болоту, 
прыгает с кочки на кочку и как из-под земли вырастает перед глазами повара на 
эскадронной кухне или же на конюшне перед растерявшимся дневальным. 

Разведчиков Доватор всегда держал у себя под рукой, поэтому располагались они 
неподалеку от штаба. Относился он к ним с особенным уважением, часто навещал, 
но предъявлял к ним больше, чем ко всем остальным, требований по службе. 

На этот раз неожиданное появление Доватора в генеральской форме вызвало 
растерянность. Новое звание порождало глубокое уважение и почтительность и 
вместе с тем проводило между командиром кавгруппы и подчиненными определенную 
грань. Раньше, когда Доватор был полковником, у разведчиков с ним как-то сами 
по себе установились необычайно простые взаимоотношения. Разведчики это 
принимали как знак должного внимания к их опасной и почетной профессии. Поэтому 
удержаться на чисто официальной субординации было трудно. Они охотно шли на 
откровенный разговор с полковником, пели при нем песни, весело шутили, 
балагурили. Но с генералом, с их точки зрения, такие вольности были уже совсем 
недопустимы. 

Увидев Доватора, Захар Торба громко подал команду "Смирно" и, сделав несколько 
шагов вперед, четко отдал рапорт.