- Миру угрожает фашизм, - вмешался Кушнарев. - Значит, для подавления 
фашистской агрессии нужен и должен быть военный союз. 

- А какого черта они отсиживаются на островах! - возмущенно вспылил Рогозин. - 
Двинули бы оттуда, а мы отсюда! А то фашисты-то к Москве пожаловали... 

- Тише! - крикнул Валентин и погрозил Рогозину обглоданной костью. Потом, 
склонившись к трубке, возбужденно спросил: - В Москву, говоришь, на праздник? 
На парад! Обещал? Ты брось загибать, Толя. Нет, всерьез? Ах, елки-палки! Я 
сегодня обязательно три черепахи подшибу. Знаешь, давай заключим договор: у 
кого больше будет, тот и поедет на праздник. Вместе нас все равно не пустят. 
Согласен? Вот и отлично! А сейчас приезжай курочек покушать. Тут нам папаша на 
всю артель принес. Замечательный батька! 

Ковалев, отбросив кость, провел рукой по мягкой шерсти бурки. Его пальцы 
натолкнулись на твердую жилистую руку и крепко пожали ее. Старик 
расчувствовался и уронил очки. 

- Замечательный батька! - продолжал Ковалев в трубку. - У него четыре дочки... 
Да, да! А девушки какие! Если бы ты знал! Обязательно женюсь. Непременно... На 
свадьбу приезжай! Алло! Алло! Толя! Чего ты там? Ковалев дунул в трубку, и 
вдруг его широкое густобровое лицо исказилось в напряженной гримасе. - Тише! - 
Он уже не просто крикнул, а скомандовал резко, отрывисто, с суровой властностью 
в голосе. Это был уже совсем другой человек, не тот весельчак Валя Ковалев, а 
командир, строгий, волевой и требовательный. 

- Так, так, так... - повторил он полушепотом, словно боясь, что его подслушают. 
- Значит, теперь держись... Пошлю или сам приеду. Не волнуйся, отдам последний. 
Уж раз пошла такая свадьба, режь последний огурец. 

"Ишь ты, какой колючий! - восторженно посматривая на Валентина, думал Никита 
Дмитриевич. - А хорош был бы зятек-то. Хорош!" 

- Немцы пошли в атаку на первый завал. - Ковалев положил трубку и бросил на 
командира тревожный взгляд. 

- Товарищи, - крикнул Кушнарев, поднимаясь из-за стола, - немцы в атаку на 
эскадрон Орлова пошли! 

- Да они сегодня несколько раз лезли. Удивил! - отмахнулся было Рогозин. 

- На этот раз будет погорячее! 

Валентин отодвинул тарелку с мясом, встал из-за стола. Он был небольшого роста, 
но широкоплеч и коренаст. 

- Нам тоже приготовиться. Дело вот в чем... - немного помолчав, сказал Ковалев. 
- Там комбат Ченцов остался с пушками в засаде. Немцы сейчас растаскивают завал.
 Если комбат и Орлов не удержатся, то противник захватит и второй завал. Тогда 
нам будет худо. Полк Бойкова дерется с утра. Командир нашего полка сообщил 
комбату, что будет серьезная атака. Надо быть готовым... Я иду к пушкам. 

- Ну, а я к Ченцову, - сказал Кушнарев. 

- Вот это правильно, - поддержал Ковалев разведчика. - Там "языки" близехонько, 
бери, как барашков... 

Кушнарев промолчал. 

- Ты говоришь, завал растаскивают, а почему пушки Ченцова молчат? спросил 
Рогозин. 

Стрельба в районе первого завала действительно слышалась редкая и вялая. Только 
на правом фланге у Бойкова хлестко переливались пулеметные очереди. Били немцы. 
Звук их пулеметов был жесткий и дробный. 

- Почему молчит Ченцов, я спрашиваю? - Рогозин настойчиво теребил Валентина за 
острое плечо кавказской бурки. Но Ковалев сам не понимал, почему комбату 
стрелять не велено. Снарядов было достаточно. 

- Командир полка запретил... - неожиданно ответил Ковалев и, чтобы прекратить 
дальнейшие рассуждения, добавил, обращаясь к старику Фролову: Вам, Никита 
Дмитриевич, надо собираться, а то здесь... 

- Ты меня, комиссар, не пугай! Я ведь ту германскую отбарабанил, да и 
гражданской прихватил чуток. Все равно не боюсь смерти. 

- Зачем, папаша, думать о смерти! - воскликнул Ковалев с прежней неудержимой 
веселостью. - Нам еще жить да жить! В Москву на парад через три дня поедем. Эх, 
и погуляем!..