Филипп Афанасьевич грозно обвел всех глазами, точно готов был всякое возражение 
встретить решительным отпором, и неожиданно смягчил голос: 

- Стыдно нам будет дивиться в очи нашим сынам и внукам, ежели мы не побьем 
фашистов! О це и все! 

Все в раздумье затихли. Как будто все замерло на миг: кто сидел на корточках, 
кто стоял на коленях, кто, вытянувшись во весь рост, прижимал кружку к груди, 
точно прислушиваясь к отзвуку сердца. Это была торжественная минута безмолвной 
присяги. 

Вдруг Буслов поднялся, подошел к Шаповаленко, обнял его и поцеловал. 

Минуту спустя все уселись за письма. Один только Яша Воробьев был в 
затруднении: в эскадроне разведчиков никто не знал киргизского языка. 

Филипп Афанасьевич пристроился под елкой и, еще раз перечитав письмо Фени 
Ястребовой, принялся сочинять ответ. Но он так был возбужден, что не знал, с 
чего начать, и для "успокоения" решил было подкрепиться еще одной чаркой. 
Покосившись на переметную суму, он, однако, не потянулся к ней, а лишь крякнул 
и вслух ругнулся: "Барбос, не замай думать!" От греха подальше он пошел в 
палатку к Салазкину и попросил его написать девушке ответ. 

- В Пластинск, Фене Ястребовой? - спросил Салазкин. 

- Точно, Володя, будь ласков, удружи. 

- С удовольствием! Сейчас строевую записку отработаю и приступим. 

Закончив свои дела, Володя оторвал чистый лист бумаги, разложил его на ящике 
из-под махорки и, взглянув на Филиппа Афанасьевича, спросил: 

- Может, в стихах дунем? 

- Брось, Володя! Пиши так, чтоб подходяще было. Ну, это самое... 

- Понятно! - решительно перебил Салазкин и принялся строчить. Писал он бойко и 
стремительно. Карандаш в его руке двигался, как автомат. 

"Писарь - так и есть писарь", - подумал Филипп Афанасьевич и вспомнил, как 
однажды в райземотделе подивился он на машинистку, которая одной рукой пудрила 
нос, а другой щелкала на машинке... Он просто не мог уразуметь, как можно 
одновременно совмещать два таких дела. Вот и Салазкин сейчас писал и грыз 
яблоко - подарок Уртабая. 

- Готово! - сказал писарь, отрываясь от письма. 

- Читай! - Филипп Афанасьевич, наклонив голову, приготовился слушать. 

- "Разлюбезная Феня! - начал Салазкин. - С величайшим чувством воинского долга, 
с горячим в сердце стремлением сообщаю Вам, что получил Ваш подарок, от 
которого закипело в моей груди, как в эскадронной кухне..." 

- Борщ або каша? - зверски поглядев на Салазкина, спросил грозно Шаповаленко. 

- Нет, я поставил многоточие, - невозмутимо ответил Салазкин. 

- Запятую тоби в бок, що ты пишешь! Бисова твоя душа! "Разлюбезная", 
"закипело"! Щоб у тебя в башке закипело, як тесто в квашне твоей бабушки! 

- Не нравится? 

- Тьфу! Иди ты ко всем чертям с твоим письменством! - Филипп Афанасьевич 
яростно сплюнул и поднялся. 

- Не хочешь, от себя пошлю, - заявил Салазкин. 

- Куда пошлешь? 

- Фене Ястребовой. 

- А кому посылка? 

- Да какое мое дело! Адрес есть, а посылка могла и мне достаться. 

- Ну и что же? - немного опешив, спросил Филипп Афанасьевич. 

- Ничего. Кому хочу, тому и напишу. Тебе-то что?.. 

- Да пиши хоть турецкому султану!