что вы не отдадите нашу Родину фашистам на поругание. Мы, девушки и парни 
заводской комсомольской бригады, посылаем вам по скромному подарку. Это во имя 
скорой победы и нашей будущей дружбы. Пришлите мне ваш адрес, я буду писать вам.
.." 

Тут Филипп Афанасьевич важно и не торопясь погладил свои усы и начал читать 
дальше: "А скоро мы вам пришлем другие подарки. От них у гитлеровцев полезут 
глаза на лоб. Бейте их, гадов, крепче и не давайте пощады. Другие наши подарки 
мы сами привезем вам на фронт. Может быть, встретимся. 

Целую вас заочно, как брата и как советского воина. 

Техник Н-ского завода  Ф е н я  Я с т р е б о в а". 

Внизу был написан адрес. 

- Ты только посмотри, Буслов! Ты только побачь! Побачь, яка дивчина! - 
восторгался Шаповаленко, показывая Буслову фотографию. 

- Да-а! Это дивчина! - заглядывая сбоку, говорил Буслов. 

Он сидел рядом. У ног его лежал ящик с подарками от именитого московского 
профессора. В профессорскую посылку вместе с другими предметами был вложен 
самый модный полосатый шерстяной шарф. 

Захару Торбе досталась посылка от старушки вдовы из города Иванова; Яше 
Воробьеву - из Киргизии от колхозного пастуха Уртабая. Записка была написана 
по-киргизски, и Яша был огорчен, что не может ее прочитать. 

Но самая замечательная посылка была все-таки у Филиппа Афанасьевича. 
Фотокарточка и письмо стали предметом всяких толков и споров. 

- Везет же хрычу старому! - с откровенной завистью говорил Яша Воробьев. - Ведь 
землячка моя, из одной области! 

- Ну и девушка! - продолжал восхищаться Буслов, не отрываясь от фотографии Фени 
Ястребовой. - Поглядите, друзья, чудится мне, что она облокотилась на 
подоконник и ножками болтает... 

- Красота! - ликовал Шаповаленко. - Ох, хлопцы, мне бы рокив двадцать скинуть! 
- Филипп Афанасьевич молодецки приосанился, крутнул усы и лихо брякнул шашкой. 

- А ты ей свой портрет пошли. Она твоими усами любоваться будет, проговорил Яша 
Воробьев. 

- И в бородищу твою ленточки вплетет, - добавил Салазкин. 

- Ты ленточки оставь для себя, - ответил Шаповаленко. - Ведь родятся же на 
свете такие красавицы! 

- Анютка ни як не хуже, - ревниво заметил Захар Торба. 

- Що твоя Анютка! 

Было ясно, что Филипп Афанасьевич осуждает свою станичницу, и тогда Захар, 
задетый за живое, вытащил из бумажника фотографию Анюты. Отдав ее Буслову, 
сказал: 

- Посмотри... 

- Ого, брат! А я и не знал. Ишь ты!.. - протянул Буслов, сдвигая на лоб кубанку,
 подарок Доватора. - Хороша! Гордая. Но только каждая на свой лад, - сличая обе 
фотографии, продолжал Буслов. - На сибирячку смотришь и думаешь, будто родилась 
она для того, чтобы сидеть с ней рядышком, гладить по голове и мечтать. Хороша!.
. - Буслов глубоко и тяжко вздохнул. - А на твою, Захар, можно смотреть, а 
притронуться вроде как боязно... 

Фотокарточки пошли по рукам. Все восхищались ими. Каждый старался сострить, но 
за веселой шуткой крылись душевное беспокойство и тоска по родным и близким. 
Кто не переживал этого чувства в тяжкие годы войны?! 

Филипп Афанасьевич, трижды побывавший на войне, отлично понимал все это и сам 
был растроган до глубины души вниманием людей, приславших подарки на фронт. 
Раскупорив бутылку вина, он громко крикнул: 

- Хлопцы, подставляй кружки! - И когда вино было разлито, Филипп Афанасьевич 
продолжал: - Сынки, выпьем чарку, як гости пьют за честь хозяина, за здоровье 
его семьи. А наша семья велика, богатейша! Наша семья - весь советский народ! 
Смотрите, яки нам пишут письма, подарки шлют...