Заполучить бы таких десятка три. Я тогда не беспокоил бы генерала Панфилова. 
Посматриваете, Иван Васильевич, на мой левый фланг? 

- И даже очень бдительно, - подтвердил Панфилов. 

- Не беспокойтесь, не подведу, - заверил Суздалев. 

- Надо не Панфилова беспокоить, а противника, - с усмешкой заметил Доватор. Ему 
не понравилась самоуверенность Суздалева. 

- Мы и противника беспокоим. Пока на мой участок не особенно нажимал, значит, 
побаивается. Сегодня ночью разведчики обнаружили крупное передвижение танков, 
пехоты. Что-то затевается. 

- Ясно, что затевается. Гитлеровцы подтянули танковые соединения, разумеется, 
не для маневренных переездов, - заключил Панфилов и вдруг, повернувшись к 
Суздалеву, спросил в упор: - Значит, мне не беспокоиться? 

- Абсолютно! Конечно, при условии, что я получу дополнительные резервы, - 
подтвердил Суздалев. 

- А все-таки я беспокоюсь. Вы меня извините, но я и командарму так скажу. За 
вас беспокоюсь, за Доватора и за себя. 

Лев Михайлович, не отрываясь, смотрел на Панфилова. Не только любовь внушал ему 
этот умный широкоплечий генерал с простым русским лицом, но и глубокое уважение.
 

На совещании присутствовали генералы, полковники, командиры и комиссары 
армейских корпусов, дивизий. Вокруг длинного стола, покрытого зеленым сукном, 
сидели военачальники, державшие в своих руках судьбы многих тысяч людей и, 
самое главное, судьбу советской Отчизны. Некоторые из них были еще совсем 
молодые, но с поседевшими висками. Самым молодым выглядел Доватор. 
Облокотившись левой рукой на стол, резко повернув голову, он напряженно смотрел 
на командарма. 

Командарм Дмитриев стоял в конце стола, перед расцвеченной картой. В центре ее 
крупными буквами была обозначена Москва. Высокий, подтянутый и стройный генерал 
говорил мягким, негромким голосом. Спокойные, но строгие глаза его говорили о 
твердом характере и большой силе. 

- Товарищи командиры и комиссары, сегодня я был приглашен на важное совещание, 
где присутствовали руководители нащей партии и государства. Всякая возможность 
разгромить врага должна быть использована и будет использована. Всякая 
возможность сдачи врагу столицы абсолютно исключена. Подобная мысль не только 
недопустима, но и преступна. Категорически преступна! - Последние слова 
командарм произнес медленно, четким ударением на каждом слоге, придавая им 
особенную убедительность и значение. 

Все присутствующие понимали, в какой страшной опасности находится Родина. 
Понимал это и весь народ. По призыву партии он был готов на крайние жертвы. На 
полководцах лежала задача - обеспечить победу, и они верили в нее, потому что 
за ними шел могущественный народ, вооруженный не только пушками, но и 
несокрушимым духом советского патриотизма. 

Панфилов, опираясь о стол крепко сжатыми в кулак руками, решительно встал и 
раздельно сказал: 

- Мы оправдаем доверие Родины! 

- Оправдаем! - горячо поддержал его Доватор. 

Это было единодушие. Это был ответ за всех... Генералы и офицеры встали. 

- Благодарю, товарищи командиры! 

Командарм подал рукой знак садиться и, круто повернувшись лицом к карте, 
приступил к анализу создавшейся на фронте обстановки. 

Положение обороняющихся армий к тому времени было исключительно тяжелым. Армия 
генерала Дмитриева, являясь правым крылом Западного фронта, имела перед собой 
сильнейшего противника, а именно: 5-й и 41-й танковые корпуса и 56-й и 27-й 
армейские, входящие в состав третьей танковой группы генерала Гоота, и 40-й и 
46-й танковые и 90-й армейский корпуса четвертой танковой группы генерала 
Хюпнера. С воздуха наступление врага поддерживалось вторым авиационным корпусом,
 имеющим в своем наличии 800 самолетов. Если общее соотношение сил по пехоте 
уравновешивалось один к одному, то по танкам гитлеровцы имели почти тройное 
превосходство, а в авиации - полуторное. 

После овладения Волоколамском танковые группы генералов Гоота и Хюпнера имели