Вечером, выйдя из избы, чтобы ехать в Москву, Доватор заметил стоящего на посту 
Шаповаленко. Филипп Афанасьевич, четко пристукнув каблуками, отдал положенное 
по уставу приветствие. Доватор, козырнув, молча прошел мимо и сел в машину. 
Закрывая дверцу, Лев Михайлович почувствовал на себе пристальный взгляд казака 
и на секунду смутился. Оттого, что он лишил этого бесконечно преданного ему 
человека праздничной поездки, Льву Михайловичу стало как-то неловко. Мгновенная 
вспышка человеческой жалости переросла в чувство досады. Уезжая, он как будто 
оставлял за собою неприятный, огорчающий кого-то след. Машина, фыркнув, уже 
двинулась, когда Доватор, тронув шофера за рукав, приказал остановиться. Открыв 
дверцу, он подозвал Шаповаленко. 

- Вот что, Филипп Афанасьевич. Завтра к нам приезжают твои земляки, кубанские 
колхозники. Надо встретить их, как полагается. Ты тут помоги бригадному 
комиссару, понятно? 

- Понятно, товарищ генерал. 

- Насчет помещения позаботься. Гармонистов пригласи. Повару передай, чтоб обед 
хороший приготовил. Песни сыграйте, да так, чтобы немцы в Волоколамске слышали, 
как поют кубанцы. Вот так. До свидания. 

- До свидания, товарищ генерал! 

Горло Филиппа Афанасьевича сжала спазма. "Землячки с Кубани... помочь 
бригадному комиссару... гармонисты". Все спуталось, смешалось в голове бывалого 
казака. Колючий ус, щекоча губы, лез в рот. А ветерок ноябрьского вечера трепал 
бороду и что-то напевал на ухо. 

Шаповаленко не слышал, как подошел гарнизонный патруль. Одним из патрульных был 
Салазкин. 

- Ты подожди, мне надо дружку словцо сказать, - шепнул Салазкин своему 
напарнику и подошел к Шаповаленко. - Филипп Афанасьевич! 

- Ну! 

- Филипп Афанасьевич! Ты, батька, на меня не серчай. Извини. Я рапорт написал. 
Вот он, возьми. Я все здесь изложил. Не серчай, батька, понимаешь? 

Салазкин, сунув растерявшемуся Филиппу Афанасьевичу лист бумаги, поскрипывая по 
снегу валенками, побежал догонять товарища. 

Шаповаленко недоуменно вертел рапорт в руках, не зная, куда его девать, потом 
порвал на части. Через минуту порывистый ветер вырвал из его рук бумажные 
клочья, зашвырнул их под коновязь и смешал с сыпучим снегом. 

ГЛАВА 6 

По Ленинградскому шоссе со стороны Волоколамска двигалась кавалерия. Это были 
кавалеристы генерала Доватора. Прямо с передовых позиций ехали они на парад. 

Рослые сухоголовые кони, закудрявленные инеем, казались седыми. Они 
настороженно косились на серые затемненные громады зданий. Всадники в длинных, 
свисающих до стремян шинелях не имели обычного щегольского кавалерийского вида. 


Несмотря на утомительный переход, кавалеристы были веселы. У одного из 
командиров, ехавшего впереди эскадрона, широкие полы бурки закрывали круп 
лошади до самого хвоста. Высокий красавец конь, откидывая назад голову и 
горячась, цокал подковами, рассыпая по мостовой искры, словно красуясь перед 
собравшимся на панели народом круто выгнутой шеей и тонкими, сухими ногами. 

- Фронтовики едут! Фронтовики! - раздавались голоса в толпе. - Да неужели 
пустят немцев в Москву?! 

- Не пустим, товарищи! Не пустим! - ответил командир в бурке и, обернувшись к 
колонне, протяжно крикнул: - Бус-лов! 

Всадники, скрипя седельной кожей, подтянулись. Звонкий тенор, перекрывая 
дробный цокот подков, дружно подхваченный сотнями молодых голосов, взвился над 
мостовой, разносясь по улицам и переулкам Москвы. Могучая песня врывалась в 
зияющие темнотой двери, проникала сквозь оконные стекла, рвалась ввысь. 

Стоявший на панели высокий седой старик в каракулевой шапке протирал очки, 
часто покашливал и кряхтел. Его поддерживала под руку молодая девушка. 

- Вот вспомни потом и оцени мои слова, - говорил старик взволнованным голосом. 
- Могут ли эти люди-богатыри пустить врага в нашу Москву? Не могут. Этого 
никогда не случится. А сегодня, возвращаясь из университета, я видел танки.